По распространенному заблуждению, животный мир Австралии представлен ласковыми, пушистыми зверюшками, вроде коал и кенгуру. В действительности, как писал известный исследователь природы Терри Пратчетт, условно безобидными в Австралии являются лишь некоторые виды овец. Все прочие животные представляют значительную и несомненную угрозу не только человеку, но и себе подобным. Многие местные старожилы до сих пор с ужасом вспоминают саблезубых кроликов, внезапно заполнивших леса Австралии и уничтоживших их практически полностью. Бытует в народе и легенда о сусликах размером со свинью, которые питаются корнями столетних дубов и другими сусликами. Но самый ужасный австралийский хищник — загадочный падающий медведь, или кошмарала.
Некоторые биологи утверждают, что он приходится родственником обычному коале, но даже если это и так, то родство у них не более близкое, чем у малышки шимпанзе и громадины гориллы. Во всяком случае, оба они не являются медведями.
Внешний вид кошмаралы в принципе напоминает очертания коалы, только выросшего до двух, двух с половиной, а иногда и до трех метров, и почти полностью лишенного шерсти. Шкура кошмарал представляет собой дубленную, обыкновенно черную кожу, необыкновенно длинные лапы снабжены острыми как бритва когтями, а за растянутыми в вечной усмешке губами скрываются грязно-желтые резцы, вырастающие у некоторых особей до тридцати сантиметров. Эти внешние черты используются кошмаралой как в повседневной жизни, так и на охоте.
Как и коала, кошмарала большую часть времени проводит сидя на эвкалипте, крепко прижавшись к стволу и вцепившись в него когтями. Отпускает дерево кошмарала только завидев случайную жертву, остановившуюся на отдых непосредственно под ним. Тогда он летит вниз, издавая в полете долгий немелодичный вопль, оканчивающийся непосредственным контактом с добычей. Или с поверхностью земли.
Кошмаралы — животные стадные, большая семья кошмарал обыкновенно селится на одном дереве и охотится вместе. Самки кошмарал, как правило, крупнее самцов и более уравновешены. Они не падают с деревьев, а занимаются воспитанием детенышей, приучая их к охоте с самого раннего детства. Во время охоты самки кошмарал достают детенышей из-за спины и отпускают их в самостоятельный полет. Так что если первому кошмарале случается промахнуться, кто-то из его родственников почти наверняка попадает прямо на жертву. Поэтому случаи, когда несчастному удавалось выжить и поведать об ужасном приключении, чрезвычайно редки, если и существуют вовсе.
К тому же, правительство, озабоченное развитием экотуризма более, чем безопасностью самих туристов, всячески скрывает факты диких зверств кошмарал. Более того, известны случаи, когда исчезновение отдельных людей и даже целых автобусов с японскими туристами, несомненно задавленных кошмаралами, приписывалось мифическим крокодилам, ядовитым змеям или оголодавшим аборигенам. Некоторые историки утверждают, что такого рода фальсификации простираются чрезвычайно далеко в прошлое Австралии, что дает им основание поставить под вопрос даже традиционную версию гибели Джеймса Кука.
Так или иначе, человеку, решившего прогуляться по австралийским просторам, следует помнить о кошмаралах и принимать основные меры предосторожности, и в первую очередь не устраиваться на пикник под развесистыми эвкалиптами.
Ехидна — существо семейства хтонических, одно из немногих уцелевших в процессе смены исторических формаций догомеровской Европы. В период всеобщей и неуклонной героизации cредиземноморья под вопрос было поставлено само существование этих милых зверьков, давших рождение таким известным созданиям, как Лернейская Гидра, Химера, Цербер и Сфинкс. К огромному сожалению ехидны, практически все ее потомки были беспощадно уничтожены юными героями, от Геракла до Беллерофонта включительно, а саму ее подверг зверскому надруганию величайший из них, скрывшийся в неизвестном направлении еще до возмужания толпы бастардов со Скифом во главе. Это не помешало последнему обзавестись раскосыми и жадными глазами и, породнившись с азиатами, заполонить своими сородичами и единомышленниками хорошую долю земной поверхности.
Что же до ехидны, она отчалила с охваченной революционным пожаром страны с последним пароходом и, претерпев немало испытаний, была выброшена на австралийский берег волной первой эмиграции.
Здесь ей удалось обойти бдительный таможенный досмотр и карантин, прикинувшись безобидным ежиком. Однако ни одного представителя семейства хтонических, в бурной и мимолетной связи с которым она могла бы произвести на свет еще одно ужасное создание, ехина не обнаружила. (Утконосы не в счет.)
Вследствие чего ехидна затаилась в тени эвкалиптов и под крупными камнями в ожидании лучших времен. От нечего делать, а также в целях вторичной мимикрии, она обзавелась набрюшной сумкой и стала регулярно откладывать в нее яйцо, из которого появляется на свет новая ехидна.
Загадочным является как вопрос о происхождении яйца (можно было бы предположить, что ехидна похищает его из гнезда кукушки, если б таковые здесь водились), о процессе попадания яйца в сумку (ну не короткими же ежиными лапками она его туда засовывает), так и в конце концов о последующем поведении вылупляющегося из него существа, которое считает себя родной дочерью своей ехидной матери и тут же припадает к ее обильной груди.
Нужно ли говорить, что долгими зимними вечерами обе они, мать и дочь, неподвижно стоят на морском берегу и, прижимая к глазам платочки, смотрят и смотрят за горизонт, бессмысленно и безнадежно ожидая прибытия хотя бы еще одного парохода с хтоническими родичами, всеми, как один, сгинувшими в кровавой мясорубке героизации их родины.
Ночами тишину эвкалиптовых лесов пронзает горестный вой, от которого леденеет кровь и замирает сердце, стынут руки и лысеет голова. То тоскует по безвозвратному прошлому несчастная ехидна.
Некоторые аборигенские племена, злоупотребляя этой ее невинной привычкой, используют ехидну в качестве природного холодильника, антибактериального средства и универсального репеллента.
Но ехидны продолжают выходить на берег моря и ждать. Они знают — аборигены приходят и уходят, а волны эмиграции пребудут вечно. И когда-нибудь, неважно в каком будущем, одна из них вынесет на девственно-зеленый берег ее суженого. И тогда настанет время выть всем остальным. Ведь время героев давно миновало, а существа эпохи политкорректности не вызывают у ехидны сочувствия и сострадания.
Впрочем, их у нее не вызывал никто и никогда.
Как ни странно, не все представители австралийской фауны представляют собой явную и смертельную угрозу. А один из ее видов даже является живым воплощением вековечной мечты сильной половины человечества — мечты о длинноногой безмозглой курочке.
Это — австралийская длинноногая курочка, получившая свое название за длинные, до полутора метров в длину, ноги и изящную голову с крупными, осененными пушистыми ресницами, глазами.
Среди монстров и чудовищ Австралии длинноногая курочка выделяется своим белоснежным боа, нежностью и ранимостью. Единственное оружие прекрасного создания — ее красота, состоящая, при внимательном рассмотрении, из тех же длинных мускулистых ног с острозаточенными когтями, твердого, классической формы, клюва и белоснежного боа, под которым скрывается центнер твердой, как камень, груди и прочего мяса.
Мозгов у длинноногой курочки нет. Правда, сама курочка об этом не догадывается и дорожит ими чрезвычайно. Размеры черепа позволяют разместиться в нем лишь рудиментарному гипофизу с единственной функцией распознавания образов по системе «опасность-режиссер-еда». Система основывается, как было доказано авторитетными орнитологами, на принципе случайных чисел.
Испугать длинноногую курочку довольно просто. В случае обнаружения опасности (вероятность примерно 5%) она тонко вскрикивает и пытается сохранить самое дорогое, что, как она думает, у нее имеется — свои мозги. И это ей удается! Сколько раз в красных австралийских песках находили голову длинноногой курочки совершенно целой и невредимой, в то время как все остальное тело было безжалостно уничтожено хищниками и аборигенами.
С вероятностью примерно 15% встречный объект классифицируется как режиссер. В сердце каждой молодой курочки живет мечта о сценической карьере. Длинноногая красавица способна часами полировать ногти, вычесывать боа и грезить о звездах.
Ни в коем случае не приближайтесь к длинноногой курочке в момент ее встречи с режиссером! Вся австралийская природа в это время замирает: крокодилы укрываются в болотах, коалы пробуждаются от здорового пьяного сна и залезают повыше на эвкалипты, а кенгуру прячутся в собственные сумки.
Немногим зверюшкам это помогает. Страсть длинноногой курочки всегда остается безответной, и нежное создание буквально рвет и мечет. По легенде, именно так появились на свет утконосы — несчастные существа с утиным клювом, телом крота и хвостом бобра, когтистыми перепончатыми лапами и склонностью откладывать яйца. И это еще не самое худшее.
Ведь с вероятностью 80% встречный объект идентифицируется как «пища». Определенные особенности функционирования куриного кишечника позволяют ей производить такое заключение при любом удобном ей случае, а способность разгоняться до 120 миль в час за 0,4 сек практически не оставляет жертве шанса. Красота курочки, вместе с законом сохранения импульса, поражают несчастного на месте, подобно удару молнии.
Это должен знать всякий любитель длинноногих курочек: в пяти случаях из ста вы внушаете ей необъяснимый ужас, в пятнадцати — жестокую страсть, а в остальных восьмидесяти вы в ее глазах — лишь набор свежих протеинов. И помните, ни в красоте, ни в беге вам с ней не сравняться.
Утконос, или как его называют местные жители, платипус, существо пугливое и стыдливое, да и то сказать, с такой-то внешностью. До сих пор не ясно, как животное себя называет, но проблемы с самоидентификацией у него явно имеются. Несколько десятков сантиметров тела утконоса умудряются вместить плоский костяной клюв, густую водоотталкивающую шерсть, сильные, хоть и короткие лапки с лягушачьими перепонками и крупными когтями, хвост, напоминающий бобриный, и набрюшную сумку, куда это млекопитающее запихивает свежеснесенные яйца. В общем, если уж грифона и кентавра считать существами, порожденными болезненной фантазией и склонностью пририсовывать пятую ногу, в случае платипуса кто-то здорово оттянулся.
По аборигенской легенде, платипус появился в результате насильственного сожительства крысы с уткой. Многие биологи сомневаются в этой версии, полагая, что это было по меньшей мере групповое изнасилование, и участвовало в нем, с той или другой стороны, не менее семи животных.
Несчастный платипус очень переживает, как бы кто-нибудь случайно его не заметил и не начал смеяться, чего он очень боится. Поэтому живет платипус обычно в укромных речных заводях, и выходит на берег только ночью, чтобы понежиться в прибрежном иле, постучать хвостом по воде и поискать какого-нибудь неосторожного кролика или любопытного слоненка.
Многие биологи задаются вопросом, как это платипус вообще до сих пор жив. Однако не следует забывать как о монстрообразной природе всех обитателей Австралии в целом, так и в частности о том, что платипус приходится родственником хтонической ехидне, причем единственным дожившим до наших дней. А это уже могло бы что-то сказать не в меру наивным биологам.
В действительности, платипус еще сложнее, можно даже сказать комплекснее, чем представляется на самом деле. Существо это настолько комплексно-комплексное, что его психика страдает от всех, реальных и мнимых, комплексов, от мании величия до комплекса неполноценности, от Эдипова до противотанкового. А тактика выживания платипуса настолько комплексна, что для ее описания мы вынуждены воспользоваться квантовыми методами.
Как известно, факт наблюдение за квантовым процессом влияет на исход процесса, и наблюдатель неминуемо вносит погрешности в результат наблюдения. В случае платипуса процесс наблюдения влияет, причем необратимым и трагическим образом, на исход наблюдателя.
В то время как наблюдатель, тот самый не в меру наивный биолог, или неосторожный кролик, или любопытный слоненок, занимает свой пост, платипус, наблюдаемый со стороны как пугливый закомплексованный зверек, неожиданно и практически беззвучно реализует свою комплeксную составляющую в проекции семиметрового пресноводного крокодила, внимательно наблюдающего за наблюдателем за его действительной составляющей. Наблюдатель оказывается зажат не временным симбиотическим сговором в целом чуждых друг другу существ, а нерушимым союзом пространственно-единого сознания, проективно разделенного на два тела. Легко видеть, что их соединение происходит как раз в точке наблюдения, по нелепой случайности совпадающей с местонахождением наблюдателя.
И все.
В Австралии почти нет котов, а те, что есть — кастрируются еще в младенчестве. На квартал в несколько десятков домов приходится одна-две затюканные особи, изредка выбирающиеся на улицу в малиновом ошейнике, неся на пушистой морде сомнение в экзистенциальности всего сущего, вплоть до собственной экзистенции. Кот, задающийся гамлетовскими вопросами, честно говоря, и не кот вовсе! Ну чего можно ожидать от животного, в глаза не видевшего ни одной мыши, не принимавшего участия ни в одной полуночной спевке, не отстоявшего свой участок двора от наглого соседского самозванца, не добившегося благосклонности пушистой красавицы и не просачивавшегося сквозь запертую форточку от ее разъяренного хозяина.
Томасу Элиоту, вздумай он бытописать кошек в Австралии, пришлось бы туго. Выкрутился б старик только взяв себе какое-нибудь кошачье имя и принявшись описывать опоссумов. Потому что этих зверей здесь хватает.
Опоссум — небольшое существо, размером где-то между кошкой и мышкой, с огромными фарами выразительных глаз, светящихся на узкой крысиной мордочке, с пушистым пирамидальным телом, расширяющимся к филейной части, и сильным хвостом, растущим из толстого кошачьего зада.
На эволюционном дереве видов опоссум занимает свою собственную нишу, расположенную на пересечении традиционно считавшихся непересекающимися ветвей кошки и мышки. Возникновение первых опоссумов затеряно в исторической неразберихе расходящихся континентов, наступлении вечных льдов и переселении видов. И слава богу. О некоторых моментах стыдно вспоминать даже кошкам.
Опоссум — животное ночное. Он отважен и нагл, как кот, он пролезает в любую дыру, как мышь, и оказавшись на вашей теплой кухне, начинает развлекаться от души.
Первым делом опоссум пытается узнать, есть ли в доме кот, и вдруг обнаружив несчастного, тут же предлагает ему поиграть в кошки-мышки. Пока обалдевшее животное, привыкшее к нравственным императивам и господству разумного, доброго и вечного, делает попытки разобраться в происходящем, опоссум опрокидывает пару кастрюль, сметает со стола вазу с цветами, разбрасывает соль по полу, сахар по потолку, а варенье — по стенам, и раздувается от счастья как пьяный дикобраз.
Когда вы, разбуженные этим бедламом, выскакиваете посреди ночи на кухню, старайтесь не кричать. Вы ведь интеллигентный человек, толерантный к проявлениям иного самосознания. А все, что вы тут обнаружите — ну что ж, небольшой беспорядок, несколько разбитых тарелок и немножко грязные стены. В общем-то, ничего страшного. Но вы хотите проявить строгость и сурово спрашиваете: «Пусик! Кто это натворил?» у мирно чавкающего у кошачьей миски зверя. Вот когда он повернет к вам свою узкую крысиную морду со светящимися прожекторами глаз и ухмыльнется во все сто сорок острых зубов — вот тогда кричите.
В следующие десять секунд, покрываемый сиреной вашего визга, опоссум успеет перевернуть холодильник, сожрав целиком его содержимое, уничтожить запасы круп и мучных изделий, частично распространив их по воздуху взрывоопасной пылью, сжаться и увеличиться в размере раза три, меняя внешний вид от голого новорожденного мышонка до пятнистой рыси с кисточками на ушах, пройтись колесом по системе водопроводных труб, вернуться за забытым ящиком с овощами, сломать обеденный стол, еще раз широко ухмыльнуться и наконец исчезнуть с ваших глаз. Можете закрывать рот.
Через некоторое время к вам вернется способность дышать, глотать и говорить. Вы приберете на кухне, почините водопровод и обзаведетесь новой мебелью. Вы даже обнаружите в одной из щелей в потолке своего кота. Но никогда уж ваша жизнь не будет прежней — безмятежной и уверенной в экзистенциальности всего сущего. Всякий раз, когда вы будете кормить своего Пусика, когда вы будете встречать его с прогулки, когда он, мурлыча, станет запрыгивать вам на руки, вы будете внимательно приглядываться — да полно, ты ли это, дорогой друг. Немудрено, что рано или поздно, и Пусик засомневается. А сомневающийся в себе кот — и не кот вовсе, а так, недоразумение какое-то. Вскоре вы смиритесь и с его пушистой пирамидальностью, и с крысиной ухмылкой, и с круглыми фарами глаз. Вы будете кормить и гладить его, и выпускать погулять в малиновом ошейнике с колокольчиком, и только крепко-накрепко запирать на ночь дверь в спальню, молясь в ночной тишине, чтоб он не пришел туда. Хотя бы туда.
Собственно, так и пополняется кошачья популяция в Австралии. А как вы думали, партеногенезом стерилизованных кошечек?
Кстати, опоссум — единственное сумчатое, обитающее за пределами зеленого континента. Так что в следующий раз, когда будете накладывать ужин своей пушистой красавице, присмотритесь внимательно, да полно, она ли это…
Давным-давно на просторах Австралии жило одно мирное племя. Они были настолько мирные, что соседи всегда обижали их и дразнились. И опоссумы их обижали, и коалы, и даже утконосы. Одни только рыжие крысы жалели бедных аборигенов и приходили к ним на огонек погреться и перекусить.
Шли годы. Крысы росли, мутировали и становились полноправными членами общества. В праздничный день накануне Нового года, что праздновался посреди лета, старики племени торжественно посвящали крыс в воины — раскрашивали их рыжую шерсть в разные, преимущественно рыжие, цвета, нацепляли на брюхо большую сумку, а на передние лапы — боевые перчатки. После посвящения — новый член племени должен был прыгнуть выше головы, сделать стойку на хвосте и выпить море, в ритуальных целях заменяемое четвертью эвкалиптовой водки, — неофит получал тайное боевое имя: Кен Г. Руу, что на языке мирного племени означало «нехилая рыжая крыса с большим хвостом, владеющая набрюшным мешком и основами рукопашного боя, одетая в одежду, соответствующую сезону, чье имя совпадает с именем любого другого члена племени, является страшной тайной и не может быть разглашено никому чужому».
Наутро новообращенный Кен Г. Руу, по традиции жестоко страдающий похмельем и угрызениями совести по отношению к вскормившему его племени, записывался в солдаты удачи и навсегда покидал родные края.
Руу был идеальным солдатом. Мобильный, сильный, умелый, вскоре он становился незаменим как в рукопашной схватке, так и при паническом бегстве, как в опасной разведке на территории противника, так и в безобразном мародерстве.
Руу выходил на врага, вооруженный одними только боксерскими перчатками, в которых хранил самые дорогие и любимые вещи. Внезапно выскакивая на противника, Руу плотно садился на собственный хвост и точным апперкотом отправлял несчастного в нокаут, чтобы приступить к любимой фазе воинских действий — грабежу и разбою. Руу быстро лишал поверженное тело ценных вещей и исчезал с поля битвы в клубах красной пыли.
Аналогичную тактику Руу применял и в разведывательных операциях, нередко добывая бесценные сведения и другие предметы. После некоторых попыток извлечь их из Рууиных перчаток, его непосредственные начальники, обзаведшиеся лишь парой свежих кровоподтеков, оставляли все добро status quo, справедливо рассудив, что так оно целее будет.
Однако особенно хорош Руу был при отступлении. Он первым прибывал в лагерь, опережая полевую кухню, драгунов и маркитанок. Несколько раз он по ошибке вламывался во вражескую крепость, но тут же признавал свою вину и как ни в чем ни бывало продолжал воевать на стороне бывших неприятелей.
В конце концов он надоел всем.
Австралийцы вспомнили, что на их земле отродясь не велось никаких войн, и прогнали Руу. Когда он попытался напомнить бывшим своим друзьям о веселых деньках и совместных рейдах, ему только смеялись в лицо, а под конец пригласили в уютный кабинет с белыми стенами и доходчиво объяснили, что существа, которое могло бы переносить в прыжке центнер веса на десяток метров в длину и пару метров в высоту по сотне-другой раз на день, в природе не существует, а если б оно и было, то потребляло бы столько энергии, что министерство обороны его кормить не собирается.
Так бесславно закончилась государственная служба Руу. С голодухи он принялся подрабатывать в зоопарке крысой-переростком; конкурируя с вомбатом и бандикутом, пытался подворовывать сумочки у беспечных туристов; скрепя сердце и поверхностные покровы, сотрудничал с кожевенной промышленностью. И наконец принялся писать мемуары.
Писательское ремесло — самое страшное из всего, чем он занимался в своей долгой жизни, говорит солдат удачи. Так же считают и его читатели.
Верблюд — самое крупное животное Австралии. На просторах австралийского континента верблюд встречается чрезвычайно редко, чему несказанно рады все остальные его обитатели.
Практически, уже долгое время верблюд существует в одном, единственном и неповторимом, экземпляре. Экземпляр этот родился в эпоху королевы Елизаветы, возмужал при королеве Виктории, и с тех пор все продолжает расти.
В молодые годы верблюд принимал посильный вклад в освоении Австралии, невозмутимо пережевывая остатки позавчерашнего завтрака и вдумчиво изучая процесс построения новой жизни под вечно-голубым небом зеленого континента. Когда ему надоедала беготня внизу, верблюд, изгибая длинную пушистую шею, опускался до одного с уровня с суетливыми строителями и извергал им на головы галлоны тщательно пережеванной пищи.
Однако с тех времен миновали века, пропорционально размеру тела вырос и ум верблюда, что неизбежно привело к возрастанию самооценки, категорическому отказу содействовать в эксплуатации его человеком и полному переосмыслению прошлого сотрудничества. Теперь верблюд существует самостоятельно, ограничивая общение с человеком краткими, но запоминающимися визитами.
С годами верблюд развил до чрезвычайности способность обходиться без пополнения запасов пищи и воды. Все дело здесь просто в начальных размерах этих самых запасов, которые верблюд, как существо терпеливое и экономное, расходует очень бережно. Но раз в семь лет даже самым бережно расходуемым запасам приходит конец, и меланхолический красавец преображается. В облаке пыли, песка, в шквалах ураганного ветра приближается он к выбранному поселению, ферме, деревне или поселку городского типа.
Избежать верблюда невозможно, как невозможно избежать цунами. Пыльным смерчем надвигается он на человеческое поселение, красно-серой тучей закрывает солнце и перекрашивает небо, и навсегда стирает город с лица земли.
Верблюд — существо мирное, жвачное, практически травоядное, не его вина, что с высоты его роста практически все: поля и дома, амбары и сельхозтехника, стада овец и охраняющие их собаки, все — трава. Челюсти верблюда пережевывают все живое, его желудки способны перетереть в пыль и белок все, что в них попадает, а в горбах верблюда поместятся запасы воды, прежде составлявшие годовую продукцию среднего размера водоочистительного заводика.
Местность, которую почтил своим посещением верблюд, топографы тут же перекрашивают в красный цвет, цвет земли Верблюда. Медленно, но неотвратимо, расширяет верблюд свои владения. Бороться с ним невозможно. Во-первых, это столь же осмысленно, как и борьба с энтропией, а во-вторых, существующий в единственном экземпляре верблюд давно внесен в Красную книгу и охраняется государством. Поэтому попытка борьбы с верблюдом расценивается государством как попытка уничтожить редкий вид и наказывается в административном и уголовном порядке, вплоть до поселения в местах поселения верблюда.
На сотрудничество верблюд не идет, припоминая человеку года прошлой, как это он называет, зверской эксплуатации. На уговоры не поддается, на посулы не покупается. Да и что можно предложить верблюду? Все, что ему надо, он возьмет сам. В следующий раз. Лет через семь, когда вы снова соберете урожай, запасете воду, построите город. Вот тогда — ждите в гости австралийского верблюда, и он обязательно придет к вам, ведь Австралия — такая маленькая, и уже почти вся — одна сплошная красная пустыня, а кушать хочется даже такому терпеливому и неприхотливому животному, как наш верблюд.