Елена Касьян. Рассказы

Тётушка Мо

— Почему же она не плачет? — волнуется тётушка Мо. — Это же ненормально. Младенцам положено плакать!

Она разглядывает маленькое розовое личико, откинув кружевной уголок конверта.

— А вот и нет! Мама говорит, что я совсем не плакала. Ну вот ни капельки! А только всегда молчала и улыбалась! — в доказательство Кора широко улыбается, показывая мелкие смешные зубы и прелестную ямочку на левой щеке.

Такая же ямочка есть у её матери. Тётушка Мо говорит, что это поцелуй ангела.

Кора сидит в коридоре на широком подоконнике, и ей хорошо видно тётушку Мо через открытую дверь. Та склонилась над пеленальным столиком и поправляет крошечный чепчик на детской головке.

Поверх зелёного в клеточку халата на тётушке надета тёплая длинная кофта с большими карманами, которую мама связала ей на прошлое Рождество. Из-за этой кофты они не разговаривали два месяца.

— Ты специально связала мне кофту без карманов! — плакала тётушка Мо. — Хотя прекрасно знаешь, что я не могу без карманов! Это тебя Найман подговорил?

— Тётя, ну что ты такое говоришь? — возмущалась мама. — Просто это такой фасон. Сюда карманы никак не подходят. Видишь, вот тут специальный клинышек и выточка. А если вот так застегнуть…

Но тётушка была непреклонна, она разобиделась не на шутку и отказывалась от визитов до тех пор, пока мама не довязала к кофте два больших уродливых кармана. И даже расшитые бисером, они выглядели отвратительно.

 

Вся одежда тётушки Мо должна быть с карманами. В этом Кора её поддерживает. Надо же куда-то складывать всякие интересные штучки, которые, так или иначе, подворачиваются под руку. По дороге от автобусной станции, например, Кора успевает разжиться несколькими цветными стёклышками (зелёным, коричневым и ещё одним зелёным), двумя камешками интересной формы, красной картонной биркой с пластиковым язычком и пустым пузырьком из-под таблеток.

Кора аккуратно слезает с подоконника (сперва перевернувшись на живот и нащупав ногой уступчик над трубой отопления), заходит в комнату и выворачивает содержимое карманов на кровать.

— Смотри! Хочешь что-нибудь?

Тётушка Мо с интересом рассматривает «добро». Морщинистый палец поочерёдно касается каждого предмета и останавливается на пузырьке.

— Можно?

— Я так и знала! Я так и знала! — радуется Кора и распихивает всё остальное обратно по карманам.

У тётушки Мо сегодня хороший улов. Она с утра успела заглянуть в соседнюю комнату и тихонько ссыпать таблетки из двух стаканчиков. Если вечером её забудут обыскать, она сможет набить почти доверху новый пузырёк. Ещё у неё в кармане несколько ватных тампонов, чайная ложечка, несколько пустых бланков для анализа крови и одноразовый шприц (новенький, в упаковке).

Тётушка перебирает в кармане своё богатство, задумчиво глядя в одну точку, потом спохватывается и возвращается к младенцу.

— Почему она так долго спит? — снова волнуется она. — Если я её разбужу, может, она заплачет?

Кора подходит к пеленальному столику, встаёт на цыпочки и заглядывает в конверт. Детка хорошенькая — носик вздёрнутый, пушок на лбу — сладко спит, подрагивая ресницами.

 

Мама приводит дежурную нянечку, и та начинает перестилать постель.

— Пойдём-ка, сходим пока к доктору Найману, поболтаем о том, о сём? — говорит мама тётушке Мо и берёт её под руку.

Тётушка высвобождает руку и прячет её в карман.

— Не пойду я к Найману. У него потные ладони. И вообще… Мне не с кем малышку оставить.

— Кора давно уже не малышка, ничего с ней не случится.

— При чём тут Кора? — тётушка раздражается. — Твоей маленькой кузине уже две недели, а ты упорно игнорируешь этот факт! Ты и в прошлый раз была такой же чёрствой и бесчувственной!

— Да, я игнорирую выдуманные факты и выдуманных кузин! — мама ещё раз, на всякий случай, бросает взгляд на совершенно пустой пеленальный стол. — И вообще, ты меня пугаешь!

— Не кричи, разбудишь ребёнка!

Мама долго с участием смотрит на тётушку Мо и устало вздыхает.

— Тётя, ну что ты такое говоришь? — она снова потихоньку берёт её под руку и старается говорить спокойно. — Тебе почти восемьдесят лет. У тебя есть только мы с Корой. И мы тебя очень любим. Ну что ты, в самом деле?

— Старая маразматичка, — бормочет дежурная нянечка, проходя к двери с ворохом несвежего белья.

Но тётушка Мо всё слышит и провожает её ненавидящим взглядом.

Кора гладит младенца по тёплой розовой щёчке и размышляет, как лучше назвать детку — Жоаной или Марти. Потом подходит к тётушке, дёргает её за рукав и говорит шёпотом:

— Ты иди, я присмотрю, не бойся. Она всё равно ещё спит.

 

Килька в томате

Я полагаю, никому не надо объяснять, что такое воображаемые друзья.

Её звали Элиза. Как в «Диких гусях» у Андерсена.

Она не любила спать в темноте, запах котлет, дождь и сидеть на унитазе, пока я рядом купаюсь в ванной.

От котлет я отказалась из солидарности, купалась быстро, пока Элиза ждала за дверью, и уговорила бабушку оставлять ночник у кровати.

Элиза боялась пауков, незнакомых мужчин и кильку в томате, у которой глазки.

Она волновалась, что может промочить ноги, что помидорная кожица может прилипнуть к нёбу, и что мы пропустим мультики.

Я переносила её через лужи, выковыривала у кильки глазки и чистила помидоры. Я осматривала углы на предмет паутины и знала наизусть программу телепередач.

Мне было семь лет, и я её боготворила.

 

Не каждой девочке повезло иметь воображаемую подругу. И если в три года ты можешь говорить об этом открыто, и все будут умиляться и снисходительно гладить тебя по голове, то в семь лет ты совершенно не готова к такому положению вещей.

Элиза была моей большой тайной и большой проблемой.

В семь лет у девочек уже есть свои дела и даже обязанности. В конце концов, девочки ходят в школу.

Элиза устраивала жуткие скандалы и горько плакала по утрам.

Пришлось запирать её в шкафу, предварительно наобещав кучу вечерних игр и развлечений.

Элиза любила меня преданно и самозабвенно, но мстила жестоко и регулярно.

Она вырывала страницы из моих тетрадей, теряла зонтики и роняла на пол блюдца. Она вытаптывала астры под окном, отрывала пуговицы на моей куртке и выливала суп в унитаз. Она прятала колпачки от фломастеров, пачкала мои платья и съедала спрятанный в серванте шоколад. Мне попадало.

Я всё ей прощала — она спасла мне жизнь.

 

Впервые я увидела Элизу в больнице. Я лежала в барокамере, утыканная капельницами и проводками. Элиза сидела рядом на стуле и пыталась отковырять пластырь у меня на запястье. Я не могла разговаривать и только удивлённо поднимала брови.

— Сейчас всё быстро поснимаем и пойдём домой! — сказала Элиза.

У неё плохо получалось. А потом пришли врачи и опять увезли меня в реанимацию. Но Элиза везде следовала за мной и говорила:

— Ну давай уже тут разбирайся быстрее и пойдём! Ну надоело уже!

И всё как-то действительно стало происходить очень быстро и хорошо. А когда Элиза научила меня плести рыбок и чёртиков из капельниц, я полюбила её на всю жизнь.

Ещё какое-то время я была на постельном режиме. Бабушка готовила мне диетические бульоны, мама часто приезжала меня навестить, я пила таблетки по каким-то схемам и спала днём.

Но Элиза сказала: «Хватит!» — и стала прятать таблетки под матрас, а потом тихонько выносить и топить в унитазе…

Дружили мы долго и крепко. Наверное, поэтому у меня как-то не складывалось дружить с кем-то ещё. Только Элиза и книги, которые мы читали вместе.

 

На школьный новогодний утренник в третьем классе мне купили костюм Красной Шапочки. Но Элиза устроила истерику и сказала, что я никуда не пойду, а буду сидеть с ней дома и рисовать принцесс в альбоме. Пришлось взять её с собой.

Это было большой ошибкой. Во-первых, потому, что она всё время дёргала меня за рукав, пока я читала стихи, и я забыла два куплета. Во-вторых, она толкнула меня на лестнице, и я разбила коленку и порвала колготки. А в-третьих, там был Витя Карский!

Витя Карский, красавчик из третьего «Г», стоял рядом со мной в спортзале, где по центру красовалась шестиметровая ёлка, и рядом с ней приплясывал Дед Мороз со Снегуркой.

И когда заиграла музыка, и все стали идти хороводом вокруг ёлки, Витя Карский взял меня за руку.

И тут Элиза больно ущипнула меня, я споткнулась и ударила Карского локтем в бок.

Он сказал: «Ты что, вообще?»

Я покраснела, а Элиза ущипнула меня ещё раз. И я сказала: «Сам вообще!»

А он сказал: «Ну и подумаешь!» — и перешёл в другое места круга, и встал между Андрюхой и Светкой.

И тогда я потащила Элизу в коридор и сказала:

— Всё, уходи домой! Ты мне испортила весь праздник!

 

Конечно, по возвращении я не застала никого, кроме бабушки.

Я половину ночи просидела на кровати, глядя в открытый шкаф. Я нарочито долго собиралась утром. Я попросила у бабушки котлет на ужин. Я целую неделю рисовала одних только принцесс. И целый месяц выращивала паутину в углу.

Когда сошёл снег, я уже почти отвыкла зубрить программу телепередач и забыла, как делают чёртиков из капельниц. Только долго ещё останавливалась прежде, чем переступить лужу.

И до сих пор не люблю, когда помидорная кожица пристаёт к нёбу.

Все на свете кильки в томате смотрят на меня с укором.

И иногда мне очень хочется, чтобы пришла Элиза и сказала:

— Ну давай уже тут разбирайся быстрее! Ну надоело уже! Хватит!

Вот как сейчас…

 

Паула

— Тебя это ни капельки не волнует? В самом деле?

— Ты что сейчас имеешь в виду?

— То, что обо мне стали говорить в прошедшем времени.

Паула внимательно на меня посмотрела.

О, я прекрасно знал этот взгляд!

Я на секунду смешался, но мне показалось, она этого не заметила.

— А что ты хотела? Ты бы подольше просидела тут в своей мансарде, о тебе бы вообще забыли!

На самом деле, мансарда была прекрасной. Паула именно о такой и мечтала, когда мы ещё жили в большом городе.

Сюда чудесно вписались все эти кружевные занавесочки, бархатные подушечки, эти её салфетки с вышивкой. Даже этот ненавистный абажур, который она таскает повсюду за собой, оказался тут на своём месте.

Я доставал из пакета сырные рогалики, баночку абрикосового джема, плитку молочного шоколада, и украдкой поглядывал на Паулу. Она стояла у открытого окна, придерживая рукой занавеску, и смотрела, как внизу хозяин мотеля чистил небольшой декоративный фонтан. Его жена что-то говорила ему из кухни, а по двору стелился запах свежесваренного кофе.

Я смотрел на Паулу и пытался угадать, о чём она думает. Ветер чуть шевелил её волосы. Господи, какая она красивая!

Да, я предвзят, но это ничего не меняет.

Она скрестила руки на груди и спросила, продолжая смотреть в окно:

— Стефан… может, я умерла?

 

— Ну, вот что ты говоришь! — я подошёл и обнял её сзади. — Что за дурацкая привычка всё драматизировать? Ну давай спустимся вниз и спросим у кого угодно.

— Я не хочу.

— Нет, давай-давай! Раз и навсегда покончим с этим глупым вопросом. Два лестничных пролёта — и никаких вопросов. Давай, ну!

Я уже знал, что в этот раз не уговорю её, поэтому раззадоривался всё сильнее. Я подошёл к двери, распахнул её, жестом приглашая Паулу выйти из комнаты.

Она метнулась от окна к кровати и вцепилась двумя руками в резное изголовье, словно боялась, что её выведут силой.

— Ну, ладно-ладно, — я прикрыл дверь и почувствовал даже какую-то вину за то, что напугал её. — Ты же видишь, что всё дело только в твоём нежелании что-то менять?

Паула присела на краешек кровати, кивнула головой и зачем-то погладила рукой маленькую бархатную подушку.

 

* * *

 

— Мой фонтан уже создан! Осталось только кому-нибудь увидеть его во сне! — глаза Паулы сияли, и вся она светилась радостью и гордостью.

— Умница какая! — я притянул её к себе и собрался поцеловать в щёку, но автобус дёрнуло на ухабе, и мы стукнулись лбами.

Паула рассмеялась, и поправила шарф у меня на шее. Длинный тёмно-зелёный шарф. Она только сегодня его довязала и всё волновалась, угадала ли с цветом. А я смотрел на неё и думал, разве может быть что-то прекрасней, чем ехать вот так, неизвестно куда, и знать, что всё самое дорогое у тебя с собой.

— А кстати! — Паула повернулась ко мне, скрестила руки на груди и сделала значительное выражение лица.

Она всегда скрещивала руки, когда собиралась говорить о чём-то секретном или важном. Она знала, что я это знаю, и ждала, когда я начну заинтересованно расспрашивать.

— И что же, кстати? — спросил я заинтересованно.

— Помнишь ту карусель, которую мы с тобой придумали ещё в конце февраля?

— Ту, которая двухэтажная и с медными колокольчиками?

— Ту самую! Я её видела позавчера, в сквере между кинотеатром и рыночной площадью, когда ходила покупать миндаль в дорогу!

— Ты уверена?

— Да точно тебе говорю! Я специально подошла и рассмотрела сидения. Они именно с такой вышивкой по краю, как я хотела.

— Интересно, кому такое могло присниться?.. — я действительно был удивлён. — Никогда не знаешь, что из всего вдруг обернётся реальностью.

— А вот и приснилось! Вот и обернулось! — она радовалась, как ребёнок. — Приснилась же кому-то та чёрная болонка, которую ты придумал прошлым летом.

— Ну, не факт, что это была именно та болонка… К тому же, нафантазировала её скорее ты.

Я не любил об этом говорить. Мы оба знали, что у меня плохо получается придумывать. А воплощать — и того хуже. Но Паула так старалась вселить в меня уверенность и поощрить мои попытки, что спорить с ней было бесполезно.

— Ничего подобного! Я только надела ей этот дурацкий бархатный бантик. А то как бы мы её узнали?

Мы немного помолчали, глядя в окно.

— Если бы фонтан приснился кому-то прямо сегодня, мы бы застали его сразу по приезде, — мечтательно сказала Паула, поправляя мне шарф на шее.

— Ну, я могу попробовать, если ты мне подробно его опишешь…

Когда мы миновали очередной населённый пункт, я уже крепко спал.

Никогда себе этого не прощу, никогда.

 

* * *

 

— Нет, присниться должно кому-то другому. Не тому, кто придумал! — в который раз объяснял я хозяину, активно жестикулируя.

Мы сидели на террасе, за плетёным столиком. Ужин давно был съеден, хозяйка унесла всю посуду и гремела кастрюлями на кухне. Луна была почти полной, поэтому включать фонари на террасе не было смысла.

То ли я плохо объяснял, то ли хозяин опять ничего не понял. Честно говоря, я и сам уже плохо соображал — я не спал двое суток. Не спал абсолютно умышленно. Так была большая вероятность, что сон получится таким, как надо.

— Тебе уже хватит, — сказал хозяин, отодвигая от меня бутылку.

— Вам бы поспать, — добавила хозяйка, выходя из кухни.

— Поспать, да, — согласился я, поднимаясь с кресла.

За прошедших два месяца Паула снилась мне только однажды. И я ужасно злился на себя за это. И на неё немного тоже. В том сне всё было как-то не так, как-то сумбурно, коротко, путано…

«Ну получилось же у кого-то там с моей чёрной болонкой! — думал я. — Я понимаю, конечно, Паула не болонка, но ведь и я не кто-то там…»

Я пожелал хозяевам доброй ночи и отправился к себе в мансарду.

 

— Мне кажется, у этого Стефана не всё в порядке с головой, — сказал хозяин жене.

— Я бы на тебя посмотрела, если б ты вдруг овдовел.

— Типун тебе на язык!

— Испугался? — хозяйка прильнула к мужу и погладила его по щеке.

— Ты слышала, он говорит, что эта его Паула придумала наш фонтан!

— Насочинял себе ерунды… А про карусель? Я же говорю, с головой плохо.

— И никакой он не вдовец. Обыкновенный сумасшедший.

— Точно! Я тоже так сразу подумала.

 

* * *

 

Паула проснулась поздно. Она встала с постели и первым делом выглянула в окно. Во дворе хозяин мотеля чистил декоративный фонтан.

— Это хорошо, это правильно, — успокоила себя Паула. — Сейчас я немножко подожду, а потом спущусь на террасу.

Она заправила постель, аккуратно разложила бархатные подушечки, причесала волосы и взяла с тумбочки вязанье. Из окна было слышно, как хозяйка что-то поёт на кухне, как лают соседские псы. Паула довязала несколько недостающих рядов, посмотрела на довольно объёмный ещё клубок зелёной шерсти и пожала плечами.

— Можно будет ещё кисточки сделать на концах, — подумала она. — Хотя нет, кисточки — это как-то очень по-женски.

Она спустилась вниз по узким ступеням и сразу зажмурилась от яркого полуденного солнца.

— Добрый день, Паула! — помахал ей хозяин.

— Добрый день!

— Поздно Вы сегодня, — выглянула из кухни хозяйка.

Паула ещё не успела сесть за столик, как хозяйка вынесла ей чашку кофе и сырный рогалик на подносе. Когда только она успевает их печь? Удивительные люди живут в этих местах. Весь день у них есть какие-то занятия, и совершенно нет времени просто посидеть, помечтать, побездельничать. А по ночам они спят так крепко, что снов либо не видят, либо не помнят.

— Скажите, — Паула коснулась рукава хозяйки, — что Вам сегодня снилось?

— Ой, я и не помню, ерунда какая-то.

— А молодой мужчина? Красивый такой мужчина в зелёном шарфе?

— Нет, молодой мужчина точно не снился! — хозяйка кокетливо повела плечами. — Я женщина замужняя.

Паула тяжело вздохнула и стала помешивать ложечкой сахар, безразлично глядя, как кофе выплёскивается из чашки.

— Если это так важно, я могу потом ещё у мужа спросить, — сказала хозяйка, тронув её за плечо. — Не думаю… но мало ли что, правда?

— Да-да, спросите, — заулыбалась Паула, — мало ли что… Это важно. Это очень-очень важно.

 

Вспомнить всё

Когда я почувствовал, что обмочился, то сразу понял — дела плохи.

Во-первых, я мало что помнил.

Надо мной был белый потолок. Повернуться на бок я не мог, подняться с кровати тоже не получалось.

Что это было? Кома, инфаркт? Амнезия? В любом случае, что-то произошло с руками и ногами. Не то чтобы я их не чувствовал, но как-то не владел ими, что ли.

Во-вторых, я попробовал позвать жену, но язык не слушался. Это, вроде бы, при инсульте бывает — нарушение речи? Я вспомнил, такое было у тестя (что-то я всё-таки помню).

Надо успокоиться и попробовать ещё раз.

И опять безуспешно.

От бессилия я, представляете, заплакал! Стыдно даже. Всю жизнь прожил, как мужик, ни слабиночки, а тут… Правду говорят — болезнь любого косит.

 

Я напрягся, пытаясь вспомнить, что же произошло… и опять обмочился.

Ко мне подошла молодая женщина (медсестра? дочь? внучка?). Лицо было очень знакомым, почти родным. Она улыбнулась и стала менять мне исподнее.

Господи, быть беспомощным — это невыносимо! Последние годы только и думал, чтобы не вот так, не как растение… чтобы не зависеть ни от кого…

Женщина поцеловала меня в висок, погладила по голове, сказала: «Сейчас будем кушать», — и я сразу почувствовал ужасный голод, даже засосало под ложечкой.

Вообще, никаких болей в теле я не испытывал, даже наоборот, было легко и приятно… вот только голод.

Я пошевелил языком и почувствовал голые дёсны. Протезы сняли. Или я сам?

Я скосил глаза на тумбочку, но ничего рассмотреть не смог. Обычно я клал их рядом, в стакан. Жена всегда смеялась. Она, вообще, смешливая баба была, добрая… Где она? Что с ней?

На меня вдруг накатила тревога, страх перехватил горло, и я снова заплакал.

 

Надо мной склонилась женщина (медсестра? дочь?), улыбнулась:

— Кто это тут плачет такой маленький? Кто это у нас хочет вкусную кашку? Сейчас мама мальчика покормит…

Она вынула меня из маленькой кроватки, ловко вставила мне в рот соску от бутылочки и опять улыбнулась.

— Сыночек вырастет большой, — ворковала она, — сильный! Скоро у нас начнут резаться зубки, да? Сейчас покушаем и пойдём гулять, да? В новой колясочке, да?

Я сосал молочную смесь из бутылки и думал: «Да, конечно, да. В конце концов, не всё так плохо. Тем более, если скоро зубки прорежутся…»

Глаза слипались, по телу разливалось тепло и нега. Впереди было ещё много времени… чтобы вспомнить… чтобы забыть…

 

Сансара

— Вы тоже в первый раз? — спросила Рита.

— Нет, не в первый, — ответил мужчина и поспешно спрятал руки в карманы.

Очередь двигалась медленно, но не настолько, чтобы Риту это раздражало. Хотя она, вообще-то, не любила ждать, и очередей не любила.

— Я так волнуюсь, — сказала Рита. — А как там всё… ну, это… ведь не очень страшно?

— Не очень, — ответил мужчина и внимательно на неё посмотрел.

Рита смутилась и почему-то начала оправдываться:

— Понимаете, мне это сейчас очень нужно. Я бы никогда… просто, понимаете…

— Не надо мне ничего объяснять, — остановил её мужчина и раздражённо махнул рукой. — Это не моё дело.

Рита отметила, что он был в перчатках. Большинство людей в очереди были в перчатках. «Наверное, все они повторно», — подумала Рита.

 

Объявления теперь печатали во всех газетах. Но Рита узнала об этом ещё раньше, когда только ходили слухи, и все делились новостью друг с другом по секрету.

Рите рассказала Оленька — соседка по лестничной площадке. Она говорила, что в больших городах это практикуется уже вовсю, что она пока не пробовала, но отзывы самые лучшие, и вообще, здорово, что теперь такое возможно.

Объявление было напечатано большими буквами на первой странице:

«Коммерческая фирма «Сансара» предлагает вам
пережить лучшие моменты вашего прошлого.
Качество, безопасность и конфиденциальность гарантируем.
Подробности при собеседовании.
Несовершеннолетним не обращаться».

Далее указывался адрес фирмы, телефонов не было.

 

— Я же вижу, как ты убиваешься, — говорила Оленька, сидя у Риты на кухне. — Любовь зла! И Артур твой козёл, конечно! Но если ты так уж по нему сохнешь, то можешь попробовать.

— Я не знаю, — отвечала Рита. — Мне кажется, должна быть какая-то серьёзная причина, чтоб на такое идти. А вдруг можно только один раз? А я его вот так использую. А жизнь длинная. Вдруг ещё пригодится, вдруг необходимость будет?

— А ты сходи и всё разузнай, — говорила Оленька. — Может, у них там так дорого, что нам и не по карману…Ну хочешь, я с тобой схожу?

 

В приёмной за стойкой сидела молоденькая девушка, похожая на актрису из рекламы про женский дезодорант. Она выписала Рите номерок и сказала пройти в кабинет в конце коридора. Оленьку она попросила подождать в фойе на диванчике.

На двери кабинета было написано «Коммерческий директор А.Д.Мара».

Рита постучала и вошла. Из-за стола поднялся грузный, среднего роста мужчина, довольно молодой, но заметно лысеющий. Он широко улыбнулся и жестом пригласить Риту сесть.

— Здравствуйте, меня зовут Андрей Дмитриевич. Можно просто Андрей.

— Очень приятно. Рита.

— Ну, допустим, — опять улыбнулся Андрей. — Мы не настаиваем на настоящих именах клиентов. В конце концов, это не важно, вы понимаете?

— Понимаю, — сказала Рита. — Я хотела бы узнать условия… процедуры.

Андрей Дмитриевич подробно рассказал Рите, как будет проходить сеанс. Всё очень быстро, вне зависимости от отрезка прошлого, которое будет пережито (не более трёх суток). Время транса для всех неизменно — 10 минут. Совершенно безвредно.

В связи с наплывом желающих, в городе открыто уже несколько пунктов приёма — стоят такие голубые вагончики, похожие на строительные. Можно обратиться в любой, в порядке живой очереди. Оплата стандартная.

— Нет-нет, не деньгами! В том-то всё и дело, — улыбнулся Андрей Дмитриевич.

— А договор подпишем кровью? — съязвила Рита.

— Ну зачем же? Договора никакого не будет. Оплата по месту проведения сеанса. У вас срежут подушечку пальца. Один сеанс — один отпечаток.

— Как срежут? Вы с ума сошли? — Рита вскочила с кресла.

— Ну что вы так разволновались? Во-первых, процедура совершенно безболезненная. Во-вторых, заживает очень быстро. А потом, согласитесь, цель оправдывает средства.

— Не знаю, не знаю. Я подумаю, — сказала Рита. — До свидания.

— Всего доброго. Всегда вам рады,— улыбнулся директор «Сансары».

 

Андрей Дмитриевич Мара вышел в смежную с кабинетом комнату, достал из большого шкафа пустой контейнер, написал на нём чёрным маркером «Рита-n120477» и положил обратно.

Потом он позвонил в приёмную:

— Анжела, курьер уже привёз отпечатки?

— Да, Андрей Дмитриевич.

— Со всех пунктов?

— Да, Андрей Дмитриевич.

— Проставьте дату и отправьте наверх. И выдайте пустые контейнеры, а то у них там вечная нехватка.

— Хорошо, Андрей Дмитриевич.

 

«Глупость какая-то, — думала Рита. — Ни к чему мне вся эта ерунда. Надо просто забыть и всё». Она и Оленьке так сказала, мол, ни к чему это, лучше забыть.

А забыть не получалось. То в магазине женщины разговор заведут, то на работе сотрудники. А в транспорте — так и вовсе только об этом.

Каких только историй Рита не наслушалась за следующие несколько недель!

…Дама, лет сорока. Муж ушёл к другой. Заново переживала день скандала. Пыталась понять, что сделала не так. Пользовалась услугой два раза.

…Мужчина, лет тридцати пяти. Возвращал уик-энд с былой любовью. Двое суток страсти. Пользовался услугой три раза.

…Бабушка, за семьдесят. Вдова. Возвращала день из своей юности. Знакомство с супругом. Два раза.

…Мужчина, лет шестидесяти. Бывший спортсмен. Переживал заново свою победу на Олимпиаде. Три дня славы и признания. Один раз. Банкет по поводу рождения сына. Один раз.

…Девушка, лет девятнадцати. Возвращалась в школьные годы пережить первый поцелуй. Один раз.

…Мужчина в инвалидной коляске. Возвращал время, когда танцевал на выпускном балу. Один раз. Ночь на курорте с двумя девушками. Четыре раза…

 

«Я только попробую один раз, — думала Рита. — В конце концов, что за один раз страшного может случиться?»

Рита специально гуляла несколько дней вдоль очередей, слушала разговоры, смотрела на лица тех, кто выходил после сеанса — с некоторыми удавалось поговорить.

Те, кто более двух раз, приходили в перчатках. Говорят, потом шрамы хуже заживают. Но Рите и не надо после двух раз. Ей всего разик. Только ещё раз вернуться в тот день, когда Артур делал ей предложение. Чтобы такой же вечер, и ресторан, и Артур такой же нежный и близкий, и она такая красивая и счастливая…

Вон, даже Оленька сходила. Говорит, что ощущения даже лучше, чем были когда-то на самом деле.

 

В верхнем филиале «Сансары» работа шла в две смены, по полночи. Первая смена сортировала отпечатки и раскладывала по ячейкам. Вторая смена сверяла с прошлыми образцами и группировала совпадения по контейнерам.

Если бы Рита случайно заглянула сюда (что, конечно, трудно себе представить) и увидела работников филиала, её бы очень удивили их одеяния.

Андрей Дмитриевич Мара появлялся обычно к концу второй смены.

— Ну что это такое! — возмущался он. — Распустили крылья, ни пройти, ни проехать! Я же говорил — одевать в офис пиджаки!.. Ну и что, что жмут? Ну подумаешь, чешется! Не нравится — вас могут и отозвать.

Он ещё какое-то время ходил между столов, возмущался, потом садился, доставал журнал регистраций и спрашивал:

— Сколько сегодня комплектов получилось?

— Полных — три! — отвечали ему.

— Плохо. Вчера пять было. Показывайте.

Андрей Дмитриевич открывал каждый контейнер, аккуратно пересчитывал отпечатки. Десять. Десять. Десять.

— Ну, я к Главному. Пусть вдохнёт сюда, как говорится… Если у него настроение хорошее, может, сразу тройня получится! — улыбнулся он. — А то с вашим усердием и вовсе рождаемость упадёт.

 

Рита вышла после сеанса из вагончика. На лице всё ещё блуждала мечтательная улыбка и чуть кружилась голова. Она постояла немного и пошла вниз по улице, ещё не совсем понимая, где находится.

Сзади раздались возгласы, какой-то шум… Человек, который вышел за ней следом, упал прямо рядом с дверью. Похоже, сердечный приступ. Такое случалось не первый раз. Конечно, сердце не выдерживает таких сильных эмоций.

Вышли два охранника, стащили с упавшего перчатки. «Понятно, — пронеслось по очереди, — десять сеансов! Тут у любого сердце не выдержит. Дурак какой-то. Надо же думать головой! Дорвался, называется… зачастил…»

 

Рита шла и думала, как это чудесно, чудесно! И совсем не страшно, а наоборот. И палец под пластырем не болит даже. Что же она раньше-то не пошла? Ну ничего, теперь можно ещё. Не сразу, конечно, через какое-то время… И опять с Артуром. И тот же вечер… Это же самый лучший день в её жизни был! Ради такого можно.

Можно даже другой день — когда они все поехали к Оленьке на дачу, купались ночью в озере. Или ещё тот, когда Артур купил ей серьги. Точно! Тогда он первый раз остался на ночь. Ах, что это была за ночь!..

Рита шла, улыбаясь и пританцовывая. Она чувствовала себя счастливой. Ну, подумаешь, придётся носить перчатки. Так теперь их каждый второй носит. Теперь даже модно.