— И что же, вы там побывали?
— Конечно, нет. Этого города не существует.
— Постойте, но ведь путеводитель выпустило солидное издательство. Такого не может быть! Они обязаны были все проверить!
— В том-то и дело. Он вложил весь свой талант — я бы даже употребил сильное полузабытое слово «гений» — в сочинение этого путеводителя, как оказалось, последнего. Трюк заключался в том, чтобы придумать город, ничем не отличающийся от десятков подобных. Если я вам скажу название польского городка «Бронислав» — сможете ли вы сразу заподозрить меня в обмане? Что говорит вам название «Уайтфорд», кроме того, что это может быть населенный пункт где-нибудь в Новой Англии, или в Кенте, или в Новой Зеландии? Кстати говоря, если есть Новая Зеландия и Новый Южный Уэльс, то почему бы не быть, например, Нью-Корнуэллу? Или он уже существует? Вы предложите мне заглянуть в географический справочник или набрать название в «Гугле». Верно. Но справочники никогда не бывают исчерпывающе полны, а уж завести Интернет-страничку с кратким описанием Нового Корнуэлла, его маленьких аккуратных городков, осененных шпилями неоготических церквей и кронами стародавних дубов, описанием его изумрудных пастбищ, его изумительных местных сыров, к сожалению, уступающих ныне глобалистскому гастрономическому натиску, его местного художественного гения, который двадцатилетним бежал в Париж, чтобы никогда сюда не вернуться, даже на открытие прижизненного памятника самому себе — ничего не стоит битком набить сайт этими и им подобными краеведческими байками. Так что я не стал бы особенно возмущаться нерадивостью редакторов «Глобтроттера», тем паче, как я уже сказал, книга эта написана просто гениально.
— Ну тут уж вы загнули! Разве можно гениально написать путеводитель?
— В вас говорит жанровое высокомерие читателя романов. Все жанры одинаково условны и одинаково хороши. Почитайте страничку некрологов в «Таймс» — на эстетических весах она перетянет почти любой пухлый роман. Сноски у Гиббона — более захватывающее чтение, нежели Бальзак вкупе с Гюго. Записки Вяземского — лучшая русская проза позапрошлого века, не считая, конечно, Пушкина и Гоголя. А записки Лидии Гинзбург — лучшая проза русского прошлого века. Путеводитель, повесть, кулинарная книга, спортивный репортаж — какая разница? Дух дышит, где хочет. В путеводителе по Даффилду он дышал полной грудью.
— Ну и где же ваш фокусник поместил этот Даффилд?
— Извините, не фокусник — иллюзионист. Фокусник показывает фокусы, демонстрируя нечто, выходящее за рамки обычной жизни. Иллюзионист средствами своего искусства создает иллюзию «обычной жизни»: все похоже, стопроцентно похоже, но… Но этого не существует. Точнее — существует, но в совсем другом мире. Вот и заурядный Даффилд, по мысли нашего иллюзиониста, существует в самой что ни на есть заурядной Ирландии. Его украшают развалины английского замка, церковь XVIII века, в которой, по легенде, как-то проездом отслужил Свифт, дом-музей одного из героев Дублинского восстания и знаменитый на всю округу паб. С пабом вообще вышла презабавная история. Как вы понимаете, на замке и церкви в путеводителе далеко не уедешь, такого добра в Европе, что в Западной, что в Центральной, навалом, а ведь издателю надо найти для издания рекламу, привлечь внимание и все такое. На какой крючок наживить червячка? И вот появляется этот самый паб. На первый взгляд, ничего особенного — вечный «Гиннес», вечные подпившие ирландские мужички, старые фотки на облупившихся кое-где зеленых стенах. Краснорожий бармен, местные барды гнусавят по пятницам. Все совершенно банально. Вот этой-то банальностью Петя и закрючил издателя.
— Петя? Он еще и русский?
— О, да! А вы не подозревали? Мы с ним земляки, поэтому я и знаю все изгибы его литературных путей. Он родился и прожил значительную часть жизни в Н-ске, что недалеко от Урала, слыхали про такой город?
— Что-то слышал… машиностроительный завод… или турбинный… или какой-то, прости Господи, камвольный комбинат…
— Именно — камвольный комбинат! Я так и не узнал за все годы, что же делают на камвольных комбинатах. Камволь? Что такое камволь?
— Честно говоря, не знаю.
— А вот Петя знал! В его путеводителе по Н-ску есть даже целая глава «Путем камволи».
— Ага, он и такую книгу сочинил… Послушайте, а где гарантии, что ваш Н-ск существует на самом деле? Быть может, вы его с вашим Петей и придумали?
— Ну уж нет. Н-ск существует, точно так же, как существуете вы или существую я. Вы можете взять билет на поезд и приехать туда. Между прочим, там люборытно: река, старые деревянные улочки взбираются на гору, музей с работами великого авангардиста…
— Который юношей уехал в Москву и никогда назад не вернулся?
— Нет, вернулся. В тридцатые. Сбежал от ареста. Приехал, устроился в артель бухгалтером, там и прослужил тихо-мирно до самой смерти в пятьдесят первом году. Работы все свои сохранил, они полежали в запасниках, а после известных событий их вывесили. Сейчас от искусствоведов отбоя нет. В местный музей по обмену возят то Малевича, то Мондриана.
— Ну хорошо. А что же с банальным пабом в Даффилде?
— О, здесь Петя превзошел самого себя. Он аттестовал паб «Лира и трилистник» как «самый ирландский паб на свете». То есть, как Петя утверждает, аттестовал паб Всемирный конгресс ирландских пабов и даже выдал соответствующий сертификат. Согласно этому документу, «Лира и трилистник» объявлялся образцом, «золотым метром» ирландских пабов, с помощью которого отныне оценивают заведения этого типа во всем мире. Скажем, ирландский паб где-нибудь в Утрехте или Лейдене — ноль целых пятнадцать сотых «Лиры и трилистника». А пражский «Джеймс Джойс» — уже двадцать две сотые. Аттестацию проводит специальная комиссия Конгресса, которая формируется на ежегодной ассамблее. Состав комиссии меняется каждый год, за честностью ее членов следит еще одна комиссия — тайная, вот уже ее членов не знает почти никто, кроме председателя и пяти вице-председателей Конгресса. Петя изобрел довольно сложную систему, которая выглядела вполне правдоподобно, отсылая к структуре ООН, Евросоюза и прочих милых организаций. Ну и, конечно, не купиться на «самый ирландский паб» было невозможно, «Глобтроттер» взялся издать путеводитель, и — естественно — нашлось гигантское количество желающих дать в нем свою рекламу. Портерные заводы, производители виски и джина, табачники, любые конторы, имеющие в названии слова «ирландский», «лира», «трилистник», авиакомпании, пароходства, издатели Беккета, Джойса, Сингха, О'Брайена, Уайльда, Биэна, даже голливудская компания, стряпающая биографический фильм о Свифте под названием «Любовь гуигнгнма. Эпизод третий», — все отметились в этой замечательной книжке. Петя получил изрядный гонорар и исчез.
— Как исчез? Спрятался и стал ждать, когда разразится скандал?
— Просто исчез. Навсегда. По крайней мере уже года четыре о нем ни слуху ни духу. Он и до этого-то вел довольно призрачное существование: то в Питере поживет полгода, то в Праге, то в Берлине, то в Н-ск неожиданно нагрянет. О его перемещениях знала только мать, да она умерла еще когда он сочинял путеводитель по Даффилду. Петя эту книгу посвятил ее памяти и даже позволил себе довольно неосторожный намек: описывая даффилдское кладбище, обмолвился, что в восточной его части похоронена русская эмигрантка Елизавета Кириллова — как он выразился, «последняя любовь Павла Муратова, автора знаменитых русских путеводителей по искусству и истории Италии». Тут его могли бы поймать — ведь его мать звали именно Елизаветой, а давно уже умершего отца — Кириллом. Но никто этого, кроме меня, не заметил; что же до болтливого автора «Образов Италии», то он, кажется, на самом деле умер в Ирландии. Почему бы ему на закате своих дней не повстречать в темных аллеях дублинского парка юную соотечественницу?
— И что же было в этом путеводителе, кроме замка, церкви, кладбища и знаменитого паба?
— Все. Описан каждый дом, каждый переулок, каждый холм, каждая проселочная дорога. Из Пети вышел бы великий реалистический писатель позапрошлого века, он умел писать точно, подробно, узнаваемо, не говоря уже о его социальном чутье и беспредельных познаниях в истории. Перед тем как приняться за работу, он прочел десятки книг, а просмотрел — сотни, провел недели в дублинской библиотеке, листая старые газеты, атласы и генеалогии. В путеводителе он приводит классный дневник местной школы конца XVIII века — там есть имена провинившихся мальчиков, их проступки, наказания, которые были им определены, и даже отметки о проведении экзекуций. Это чтение посильнее любого Диккенса!
— Опять оседлали любимого конька. Скажите лучше, что случилось потом? Скандал? Разорение издательства? Самоубийство главного редактора?
— Ровным счетом ничего. Они, конечно, узнали о мистификации — не сразу, через год примерно. Но не стали никому об этом говорить. Потихоньку изъяли из продажи весь оставшийся тираж и принялись ждать, что же случится, — ведь примерно семь тысяч экземпляров к тому времени уже разошлись.
— Ну и что же все-таки случилось?
— Говорю вам, ничего. Тишина. Никто не жаловался, никто не обличал. Все были довольны. Хотя я не исключаю того, что сейчас, когда мы с вами разговариваем, какой-нибудь настырный бэкпэкер пытается найти Даффилд на холмах юго-восточной Ирландии. Пытается и не может. Ибо ничего не осталось, ничего, ни клочка бумаги, ни камушка, — ничего. Что думает этот бэкпэкер? Вспоминает ли какой-нибудь голливудский фильм или хитроумную компьютерную игру? Кто знает.
— Скажите, а что еще насочинял ваш гений? Вы говорили, путеводитель по Н-ску…
— Не только. Н-ский даже не был первым. Все начиналось довольно банально. Петя за каким-то чертом поселился в Праге; кажется, щедрый Сорос любезно помог ему в этом. Что-то там Петя изучал — то ли историю чешского национального Возрождения, то ли неизданные рукописи Якобсона — не помню. Время было такое, начало девяностых; люди меняли свои занятия быстрее, чем могли запомнить, чем же они, собственно, занимаются. Короче говоря, Петя жил в Праге и страшно скучал. Город нравился ему, но местная жизнь казалась какой-то придурковатой, швейковатой, что ли. И тут новомодное русское издательство предложило ему написать путеводитель по Праге. Настоящий, не хуже тех, что пишут для «Марко Поло» или «ТаймАута». Петя принялся за дело рьяно, помню, я приезжал в Прагу в девяносто пятом, так он водил меня по самым потаённым тропам, угощал самыми необычными городскими пейзажами, приводил самые удивительные литературные упоминания этого слишком, на мой вкус, литературного города. Вообще-то он с юности будто готовился сочинять путеводители. В Н-ске их семья жила в старом деревянном доме, в котором до революции обитал учитель местной гимназии. На чердаке пылились десятки книг, там Петя и обрел первый свой «Бедекер». Это был путеводитель по Южной Германии — с роскошными подробнейшими картами, картинками, статьями обо всем, жаль только, что тогда мы не могли их прочесть: ведь учили нас английскому. Петя обожал эту книгу. Он наизусть выучил все названия южногерманских городов и деревень. Помню, как он удивился, узнав, что небольшой населенный пункт под названием Дахау известен в школе не только ему. Немецкий он учил сам, оттого до сих пор говорит на нем (или теперь надо уже использовать прошедшее время — говорил, кто его знает?) чудовищно — с точки зрения фонетики, но безупречно с точки зрения грамматики. Ну и, конечно, он был просто помешан на географических картах и городских планах. В девятом классе Петя начал составлять картографическую коллекцию — безжалостно выдирал страницы из книг по военной истории, истории путешествий и энциклопедий. Помнится, его со скандалом лишили читательского билета в областной библиотеке, так он — дело было уже на втором курсе университета — устроился на полставки в городской архив и стащил оттуда ворох старых уездных планов. Карты он любил не просто так. Когда эта страстишка его уже оформилась, Петя стал собирать только планы и карты тех мест, где он побывал или мог побывать. Петя накручивал километры по улицам Н-ска со старыми городскими планами в руках. Его страшно занимало столкновение чертежа на бумаге и реально существующей улицы, соотношение расстояния на карте и расстояния, которое он отмерял своими длинными ногами по какой-нибудь бывшей Рождественской улице, ныне — улице Маяковского.
— В Праге он занимался тем же самым?
— Сначала да, по крайней мере, тогда, когда я туда приезжал. В маленькой квартирке в Жижкове, где я у него останавливался, на стене висел огромный план Праги, он был весь испещрен карандашными маршрутами: не только центр, но и новые спальные районы. Петя мне говорил, что любит бродить между местными панельными девятиэтажками: антураж вроде бы такой же, как и в Н-ске. Ан нет. Все чистенько, говорят на чужом языке, пьяных почти не видно, а если и видно, то пьяны они совсем по-иному, как Петя выражался — «по-пивному», уныло.
— И что же, спальные районы он тоже описал в путеводителе?
— В том-то и дело! Задание Петя понял совершенно буквально и мечтал описать все, что есть в Праге. Он, конечно, понимал, что это невозможно, потому выделил пятьдесят основных маршрутов, которые совершенно необходимо пройти пешком, чтобы понять, каков этот город на вкус и цвет. Там были маршруты архитектурные, живописные, исторические — причем, как вы догадываетесь, его представления об архитектуре, живописности и истории сильно отличались от того, на что рассчитывало русское издательство. Были, конечно, и пивные маршруты, куда от них деться — Прага… Но и они были странными — Петя включил туда пятьдесят пивных, куда стоило наведаться; в путеводителе приводился план каждой из них с указанием точного места, где следует сидеть, чтобы в августе лучше всего наблюдать закат солнца за психушкой в Бохнице или подглядывать за тем, как в подсобке переодеваются официантки. Планами пивнух он не удовлетворился. На деньги издательства (и без его ведома) он заказал местному художнику — превосходному, надо сказать! — пятьдесят гравюр, изображающих эти пивные в наиболее подходящее время дня. Одна из гравюр произвела на меня огромное впечатление: вообразите себе маленькую столовку в каких-то панельных Ржепах, буфетная стойка, выложенная, вполне в советском духе конца семидесятых, деревянными реечками, столы, покрытые клеенкой, на столах общепитовские солонки и перечницы, пусто, за неплотно закрытой дверью туалета видно, как у писсуара, широко расставив ноги, стоит рабочий в спецовке. На стойке — полупустая пузатая пивная кружка, работяга оставил ее, чтобы справить нужду. Все это изображено в стиле иллюстраций XIX века к романам Дюма или Диккенса. Просто чудо!
— И новорусские издатели не прибили этого эстета?
— Хотели. Петя вовремя спрятался, а потом уже самого издателя подстрелили: он принялся печатать школьные учебники, а вы же знаете — у нас это дело смертельно опасное. Самое обидное, что макет Петиного путеводителя после всех этих событий исчез, старик-гравер через год помер, и никаких следов великого труда не осталось.
— Ну уж, путеводитель-то по Н-ску наверняка издали!
— Увы! Это был личный заказ тогдашнего местного губернатора: баловень прогрессивных сил Приуралья хотел превратить вверенную ему народом губернию в международный туристический центр. Тут сгодился и великий земляк-авангардист, и не менее великий земляк-летчик, по приказу Сталина первым переправивший в Пекин Полное собрание сочинений Ленина на китайском, и знаменитый хоккейный вратарь, гроза иностранных форвардов и гостиничных горничных. Молодому губернатору нужен был путеводитель в эдаком «серьезном западном духе», как он выражался. Вот ему и указали на Петю. Петя обитал тогда уже в Берлине и тут же согласился соорудить с помощью английского языка и губернских денег образчик просвещенного локального патриотизма. Почему согласился? Деньги, конечно, да и задача должна была показаться ему интересной: не зря же он наизусть выучил родной город, дважды выучил — глазами по карте и ногами по асфальту! Петя поставил только одно условие, но такое, которое чуть было сразу не расстроило весь проект. Он сказал, что на родину не поедет и будет писать путеводитель по памяти. Губернатор повозмущался причудами гения, поорал, что у него в местном пединституте два взвода готовых на всё нищих краеведов, но все-таки согласился.
— Что же сочинил ваш Петя?
— Петя написал волнующую книгу. Он тоже разбил ее на маршруты, но не на пятьдесят, как в пражском путеводителе, а на тридцать четыре — столько тогда ему было лет. Каждый вбирал в себя его н-ские городские маршруты в соответствующем возрасте.
— Как это?
— А вот как. «Маршрут номер 1» подробно описывал путь от роддома на проспекте Октября к дому номер десять по проспекту Кирова, путь от этого дома до детской поликлиники на улице Краснодонцев, затем — до молочного раздатка на улице Челюскинцев, наконец, от дома родителей к дому номер пятнадцать на улице Строкина, где жили его бабушка с дедушкой. В «маршруте номер 2» к этому итинерарию прибавлялась дорога от дома к яслям на улице Лескова и так далее. Самыми сложными получились маршруты с девятнадцатого по двадцать девятый — здесь как раз пригодились Петины блуждания с городскими планами в руках.
— Забавно. Постойте, но ведь вы говорите, что он уехал из Н-ска! А как же тридцатый маршрут или, скажем, тридцать второй?
— Просто. Маршруты с первого по двадцать девятый сделаны из вещества памяти, с тридцатого по тридцать четвертый — из того же вещества, но с добавлением другого вещества — воображения.
— Вы хотите сказать, что, не выезжая из Берлина, он придумал, что произошло с его родным городом уже без него за последние годы?
— Не придумал, а вообразил. Воображение его удивительно точное, не хуже его же дара реалистического описания. Заметьте, он не нафантазировал Бог знает чего, нет, он просто вообразил, что же такое могло произойти с внешним обликом Н-ска во второй половине девяностых. И должен вам сказать, что не сильно ошибся.
— Вы издеваетесь надо мной!
— Ничуть. Например, он точно написал в тридцать третьем маршруте, что купеческий особняк на набережной, в котором раньше размещалась радиолаборатория имени Попова и Бонч-Бруевича, сгорит при таинственных обстоятельствах, а на его месте подозрительно быстро построят торговый центр. В тридцатом есть великолепное описание резиденции местного хлебозаводчика, этого огромного здания в стиле, который Петя остроумно определил, как «православный сецессион». Одного он не учел — булочный магнат подарил этот дом местному митрополиту, нанеся несомненный ущерб достоверности Петиного описания, но триумфально подтвердив его искусствоведческий талант. В общем, книга получилась восхитительной, не забывайте, что у нее было даже спецприложение — я его уже упоминал — «Путем камволи».
— Там написано, что такое эта «камволь»?
— Нет. Там подробно описано, как камволь загружали в вагоны, как из этих вагонов формировались товарные составы, как составы проходили через весь город — к речному порту, как камволь перегружали из вагонов на баржи, как баржи отчаливали рано утром, в прозрачной июньской дымке, как гудел буксир, как сам юный автор просыпался от этого гудка, лежал в постели и мечтал о том, как станет моряком и будет плавать на больших кораблях и пить ром в портовом кабачке на одном из островов Зеленого Мыса…
— А в кабаке будет петь Цезария Эвора?
— Вы правы, здесь он грешит анахронизмом, но, согласитесь, это простительно в такой — почти безупречной — книге.
— И что же с ним сделали за эту почти безупречную книгу?
— О ней забыли. И про него забыли, и про книгу. Прогрессивный губернатор с удовольствием принял внезапное предложение уехать послом на Украину, власть в Н-ске сменилась так быстро, включая людей власти, что про такую мелочь, как какой-то путеводитель, просто забыли. Новый начальник принялся возрождать в городе народные промыслы и столь же народные дружины, а про туристическую индустрию уже не вспоминал, справедливо полагая, что заманивать иностранцев в Н-ск дорого и хлопотно, а польза от оных иностранцев сомнительна — гуляют без русского размаха, денег тратят неприлично мало, а потом еще и гадостей понапишут про грязные гостинцы, неметеные тротуары и пьяных милиционеров.
— А этот путеводитель сохранился? Сами-то вы его читали?
— Раз рассказываю, значит, читал. Петя присылал мне верстку — дело ведь дошло даже до верстки! — но я, конечно же, ее не сохранил. Он обещал подарить книгу, как только она выйдет. Но книга, увы, не вышла.
— И ваш Петя после этого принялся сочинять свой Даффилд?
— Не совсем так. Я доподлинно не знаю, но наш общий знакомый рассказывал мне, что Петя еще сочинял путеводитель по Лондону. Я, честно говоря, сначала этому не поверил, ведь он никогда в Лондоне не был. Но потом, поразмыслив, понял, что как раз путеводитель по Лондону Петя запросто мог сочинить.
— Как так?
— Смотрите, эта книга вполне вписывается в последовательное разворачивание Петиной идеи путеводителя. Сначала он подробно описывает город, в котором на данный момент находится. Затем — город, где он жил, но сейчас его там нет. Эффект присутствия сменяется работой памяти.
— Которая постепенно превращается в работу воображения!
— Именно! Но в случае путеводителя по Н-ску Петя воображает, что сейчас в его отсутствие происходит в том месте, где он жил, затем — если он действительно начал писать путеводитель по Лондону — он стал воображать, как выглядит город, где он никогда не был. Но — заметьте — город, который на самом деле существует. Уверен, что Петя прочел почти все, что написано о Лондоне, — я же говорил, его работоспособность и любознательность поражали. Впрочем, никаких более упоминаний о Петином путеводителе по Лондону я не знаю. Не исключено, что все это только слухи.
— Которые он сам распускал, чтобы замаскировать свой даффилдовский проект?
— Может быть, может быть… Что толку сочинять воображаемый путеводитель по реальному городу, когда можно сочинить реальный путеводитель по воображаемому городу?
— Именно это я и хотел сказать! Но, послушайте, куда же он после всего этого делся?
— Кто знает, может быть, уехал в какую-нибудь Новую Зеландию и строчит для местных издательств путеводители по Византии или Цизальпинской республике, а может — вернулся в Н-ск, сидит в своем старом деревянном доме на бывшей улице Краснофлотской, ныне — Ильинской, смотрит в окошко на грязные сугробы, на детвору, играющую в «царя горы», на спешащих в ларек молдавских рабочих с соседней стройки, на черный БМВ с крутыми номерами, который стоит у частной гимназии (бывшая спецшкола облоно), из гимназии выбегает стайка первоклашек, один из них, волоча тяжелый ранец, подбегает к машине, шофер уже ждет его, берет ранец, открывает дверь, мальчишка садится, на мгновение задержав взгляд на ледяной горе, где кипит жаркая схватка, дверь захлопывается, автомобиль осторожно объезжает сугроб, заставив потесниться двух прохожих, которые, беседуя, неторопливо движутся в направлении все того же ларька, БМВ уже миновал их, разговор возобновляется, и когда они проходят мимо открытого окна на первом этаже деревянного дома, у которого сидит и смотрит на улицу наш Петя, то он слышит неторопливый обмен репликами: «И что же, вы там побывали?» «Конечно, нет. Этого города не существует».