Стертые донельзя, без запятой — по метромосту. Рынок у южного порта — перспектива. И крупный план: забор с надписями: «За NN!» До не замерзающего рукава с рыбаками. Контур любой не открывая глаз можно представить. Ракурс любой. Вот по линейке Москва-река с шумной набережной («Хорошо бы здесь погулять!»). Вот — плотно народ стоит, ни щелочки в час пик. Стройка не в счет. Баржа разве что новость.
Можно убрать, спрятать мост в непроницаемый кокон. И все равно: отпечаталось в подкорке так глубоко, что не уйдет. Но и не вдохновляет.
Разве что мистический сквознячок иногда беспокоит. Особенно по весне. Прозрачная земля, сырая — ветки будто в другом измерении. Дали жизненной круговерти.
Полнота значит нагота
Но не наоборот. Наоборот может быть блуд. И просто секс. Общение тел. Без всякого желания подлинной встречи.
Адам был наг. Но он не знал своей наготы в полноте, то есть до грехопаденья.
Полнота подразумевает Божье присутствие между женщиной и мужчиной.
Но я не могу, не хочу отбрасывать родовое…
Хочу — и Бог тоже хочет нас. Духовное в контексте сексуального. Сублимация. Игры (слова) на грани (за): etc. Свет небес. Небесный свет, по слову поэта.
Я помню памятью другого когда под ногами хрустел июльский снег. Мы приготовили завтрак на перевале и по условной тропе спустились в пение и журчание. Так. Невыразимая тяжесть каждого шага. Вниз, только вниз. Скоро лето.
И еще я помню звезды, пропасть звезд. Они держат и не отпускают. Они говорят: это судьба.
Но выползет из палатки другой, заговорят, заползают к утренней каше другие. И то, что живет между нами — властно скомандует. Да. Мы идем уже две недели, и все происходит на автомате, на крыше земли.
Приснилось — пустое место в лесу. Я свернул с пути и оказался там. А потом вышел и хотел написать о том, что почувствовал. Но приходили люди, и все время дергали, и я ничего не мог сделать. И все же возникли строчки, и я был счастливым, потому что жизнь вдруг оказалась наполненной, обрела смысл. А когда окончательно проснулся, все стало быстро исчезать. И жара сковала любое усилие. Но я все равно сел за компьютер. И выдал текст. И он оказался об этом и не об этом, в сторону. Но все равно о пустом месте:
«Они приходят сюда. Они собираются каждый день у компьютеров и бетакомов. И говорят. И пишут тексты. И говорят-говорят. И шумят. И разбегаются. Каждый день.
Пустое место большой работы. Здесь пожираются нервы и силы. И прыгают с кочки на кочку актеры. И непрерывно искрят оголенные провода.
Здесь холодно, и совсем не хочется оставаться. Но что делать? За пребывание платят деньги.
А кому-то нравится. Даже очень. Особенно у руля.
Живые частички информационных технологий. Руководитель на ходу принимает продукт и поспешно бросает в медийное море.
Море волнуется — три».
В метро, там, где поезд выныривает на поверхность между «Коломенской» и «Автозаводской», я всегда закрываю книгу. И просто смотрю на реку, на деревья, на искореженные стройками, заборами пространства. Радость встречи с небом, со светом. И, кажется, так много еще впереди. Поэтическое движение воздуха, витиевато закрученные фразы. Записывать или нет? Вот, записал:
Из-за окна бьется мое сердце печалью незанятой
И из туннеля останется снегом пушистым
До «Автозаводской».
Общение определенно связано со способностью человека слышать другого. Есть риторика бильярдных шаров, функциональная речь. Ей тоже нужно владеть, чтобы быть адекватным ситуации. Но слышать… Можно и без слов. Даже из сна. Как мы слушаем Бога, Его голос? Просто чувствуем, что надо вести себя так: встать и идти. Или держать ситуацию, терпеть и держать — это Его воля.
Тепло. Удивительно тепло. Сидишь в одной рубашке. А всё летит. Лето мелькнуло.
Носил всё утро из палисадника доски на задворки. Готовил еду на костре.
Октябрины цветут. И большие птицы на тополе сидят и перекликаются.
Соседские куры в наглую разгуливают по участку. Серега за штуку ремонтирует печь. В следующем году — обещает — рухнет совсем.
Или еще постоит? Лист падает и шуршит.
Человек в осеннем пейзаже.
Сегодня приснился школьный двор. Ребята и девочки в белых фартуках у самого выхода, на ступеньках. Я отошел вправо, в сосны. Потом вышел и по школьной аллее пошел в сторону магазинов. Видимо, все происходит на большой перемене — времени много — лет тридцать с лишним назад.
Машина времени. Девятый или десятый класс. Можно еще уйти влево, к стрельбищу. Острое ощущение своей неправды. В девятом классе подрался прямо за школой в яблоневом саду с одним мальчиком. Он был на год младше, вел себя нагло, и я его, в общем, побил: рассек губу, фингал поставил. Все происходило при свидетелях: из нашего пришли класса ребята и из его. По правилам. Но все равно ощущение, что нужно было как-то иначе, осталось. То есть, не надо было бить по лицу.
После смерти Севки я на много лет отказался от стихов. И еще — был какой-то провал в космос: звезды, другие миры, зов оттуда. Мне казалось, так будет всегда. Но это длилось всего несколько дней.
Читаю «На горах» Печерского — наивно и сочно. «Сердце-вещун…». Мне то же самое сказала врач в конаковской больнице, куда я отвез умирающего сына. Да ничего сердце не говорило, вранье это. Сидел, забывался сном, спрашивал у врачихи: «Ну как?». А она утром поспешно убежала, пробормотав что-то невнятное. И ее заменил молодой врач. Я его спрашиваю: «Как мой сын, Севушка? Все на капельнице». А он: «Капельницу отключил. Зачем труп проветривать?». И я тихо пополз по стене.
В субботу, 4-го, ездил с Асиновским в Лесную библиотеку. Книжки, которые мы так заботливо пристроили в ветвях, оказались на земле. Очевидно, что ветер и качающиеся деревья не позволяют им стоять спокойно. Нужно либо раскрывать издания и пристраивать их «верхом» на ветках, либо засовывать в расщелины, в дупло. В любом случае, порядка, какой обычно царит в нормальной библиотеке, не будет. И идея с полками из жердей отпадает сама собой. Если уж полка — то настоящая книжная, и ее надо прибивать к стволу гвоздями. Но все это крайне неэстетично, и с жизнью в Лесной библиотеке совсем не вяжется. Валерий Сафранский написал из Дортмунда, что сама эта затея напоминает о неодекадансе. Может быть. Когда Асиновский расположил в линию на ветках журналы НЛО, получилось действительно изящно. Мы приготовили на костре суп и чай. Думали, что подъедут Володя Герциг и Света Литвак (они вроде как собирались), но и в три часа их не было. Поэтому потихонечку начали собираться, и поехали к Красовицкому на 43-й километр.
«Ты молодец, — шепчу я самому себе. — Ты кормишь семью, ты держишь ситуацию на плаву». И еще: «Продержусь до мая». Почему май? Потому что это начало лета, а лето, как поется в одной песенке, это маленькая жизнь. «Ты молодец», — повторяю снова. Хотя понимаю, что какой там молодец. И хорошего мало. Вот, старею с каждым годом, и ситуация неумолимо движется в тупик. Ничего. Продержусь до мая.
В Завидове время стоит. Лето словно один скучный длинный день. И чтобы не умереть со скуки приходится придумывать разные занятия. С Володей три дня делали походную баню. На лужайке у реки устроили очаг, натаскали камней, начали топить. Камни оказались какими-то неподходящими: от огня растрескались, стали стрелять. Один осколок ударил в бровь. Мог и в глаз попасть. Когда начали натягивать тент, то оказалось, что его не хватает. Так, кое-как плеснули на камни водой, покрутили веником — вроде попарились.
Несколько дней подряд ходил в лес: белые, красноголовики. Стихи по ходу:
Шел-шел
И опять
Заблудился.
Легкая эротика — как наказание за расслабленность:
У масленка
Есть целка —
Пленочка.
Сломал,
Чтобы убедиться,
А то вдруг
Поганка.
Много читал: о Лясках и о монашеской общине Эльжебеты Чацкой, повесть Сергея Шаргунова «Чародей» в «Континенте», Бибихина и Седакову, «Хождение за три моря» Афанасия Никитина.
В избе тепло и темно. Зажигал две свечи, потом три поменьше и еще розовую свечку. И молился. А потом просто сидел и смотрел на огонь, записывал строчки:
ВЕЧЕРНЕЕ ПРАВИЛО
1.
Теплится свечка
Стандарты молитвослова
Юность и старость
В покое
Слова.
2.
В темноте
Только слабый свет свечи
Страничка
Закапана воском:
Неаккуратно
Держал свечу
Лет двадцать назад.
3.
Уютное время
Силы Господней.
Этот, да и любой другой текст можно собирать из фрагментов. Но внутри любого куска должна быть органика речи, единая стилистика. В первом стихе — это стилистика плаката, во-втором — конкретизма, в третьем — минимализма.
А в другой раз записал:
ОБЩЕЕ ПРАВИЛО
На расстоянии
Сестры
Встали
И прошли дальше —
Работа — та же молитва
Воронка затягивает —
Ловитва:
Вымолить ситуацию
И удержаться на…
Перед сном выходил на крыльцо. Августовский, файнермановский треугольник — Вега, Денеп, Альтаир. В избе появился новый жилец — мышка. Бегает ночью вдоль стенки, будит.
Утром в полусне зазвучала песня. Странные слова: «И в памяти вновь появляются лица живого ученья святого Петра». Встал — и пополз к компьютеру. Не сочинять, а складывать дайджест.
Стихов нет — и не надо. Потому что стихописание — это болезнь. Простая жизнь — облака, дождь, завтрак, прогулка с дочерью — куда важнее рифмованных и нерифмованных строчек. Поэтому когда Лиза начала мне выдавать какое-то подобие своих стихов, я скроил недовольную рожу. Не нужно втягиваться в это безумие.
* * *
Оля, давняя знакомая по группе Шелеста, попросила принять в нашу палатку еще одного человека. Это была миловидная девушка, явно ищущая интимных отношений. Я тут же вспомнил давнюю жизнь на турбазах, флирт и ни к чему не обязывающие сближения. Вот как аукнулось! И барьер, выстроенный внутри меня христианством, затрещал по швам. Но все-таки выдержал. И я сказал новой знакомой: «Здорово! Вы будете у меня как две дочки — Лиза и ты». И она поняла: «Не пройдет». Так мы оказались в параллельных мирах, виделись, но не пересекались. Незнакомка на первой же стоянке устроилась в палатке своего байдарочного капитана. А я… еще раз посмотрел на себя со стороны. Седина в виски, а бес в ребро.
Поехал за Сергиев Посад — странствовать. Вышел на платформе 76 км и пошел вдоль проводов, мимо дачных участков. На Торбеевом озере устроил привал, перекусил. Озеро красивое — лес кругом, чайки. Но берега — большая помойка. Автомобилисты с удочками на каждом шагу. Думал добраться до водопада Гремячий, двинулся по азимуту, но далеко не ушел. В Абрамово, когда был уже восьмой час, пришлось подумать о возвращении. Спустился к роднику, где посидел на скамейке. Вспомнил о выставке прерафаэлитов:
И мир был расчерчен штрихами
И мир был исполнен мазками
И пауза ночи
Белые ночи
Красное солнце за вами.
Вы наконец превратитесь в змею
Я из битлов пропою I love you
В рамке картины
Строгие мины
Сочные краски люблю