Елена Касьян


* * *

Родилась Аксинья под осиной на опушке.

Мать положила её в авоську, подвесила на сук, да и сгинула.

Кричала Аксинья так громко, что онемела. Кормили Аксинью белки да куницы, поили птицы да дожди.

Подросла Аксинья, обломился сук, порвалась авоська.

Встала Аксинья, отряхнулась и пошла домой.

Шла Аксинья по Руси, заглядывала в окна, стучала в двери.

«Кто там?» — спрашивают.

Молчит Аксинья.

Постоит и дальше идёт. А за ней молва тянется. Ходит, мол, Аксинья, детей пугает, стариков тревожит, дом себе ищет. Запирайте ставни, закрывайте двери, не пускайте в хату.

Кореньями питалась Аксинья, воровала яйца из гнёзд, языком ягоды давила. Летом в ручьях купалась, зимой спала в медвежьих берлогах.

Поспит, выйдет на солнышко, отряхнётся, да и снова домой идёт.

Весь мир обошла Аксинья. Всё, что можно, повидала. Вернулась к своей опушке.

Нет нигде у Аксиньи дома.

Нашла свою авоську, да и повесилась на суку. А чего жить-то?


* * *

Свен Ланге жил отшельником на той окраине хутора, которая под самым лесом.

Его первая жена утонула в пруду спустя две недели после венчания.

А вторая жена бежала с молодым цыганом, оставив Свену малолетнюю дочь Зою, больного пса Хорве, неспокойную совесть и одинокую старость.

Свен Ланге изготовлял огородные пугала. И не было второго такого мастера на всю округу.

Зою забрали на воспитание дальние родственники.

Пёс Хорве издох от тоски и старости.

 

Свен Ланге набивал головы пугал сеном, рисовал им лица и одевал в платья своих жён.

Его считали помешанным, но пугала исправно покупали и увозили в соседние селения.

Пугала Свена Ланге приносили счастье и удачу. Где во дворе стояло такое пугало, там урожай был богаче, дети здоровее, мужчины сильнее, а женщины радостней.

И только самому Свену от них не было никакого проку.

 

Свен Ланге отдал богу душу зимой, в самые лютые февральские холода.

В тот год выпало столько снега, что Зоя не смогла приехать проститься с отцом.

Но в каждом дворе стояло по одной скорбящей женщине. Их платья были присыпаны снегом, лица обращены к небу, а из глаз текли слёзы. Текли и тут же замерзали. Поэтому никто этих слёз не видел.

Да и не поверил бы.


* * *

Митька вязал лыко. Корзинки плёл, лапти всякие. Как пьяного встретит, лыко из него вынет и плетёт. А тот сразу трезвым становится, но опосля болеет долго. Потому как алкоголю организм не принимает, а душа просит.

Кто покрепче был, тот снова пить начинал через время. А Митька всё вязал лыко и вязал.

Народ на Руси крепкий — не переводится лыко.


* * *

Пелагея Егоровна жила в большом медном тазу.

В младенчестве её мать в нём купала. В детстве Пелагея играла в нём на солнышке, игрушки мыла, пузыри пускала. Из всех девок в деревне самая чистая была.

Взял Пелагею замуж рыбак Данила. К воде он привычный был, в русалок верил и всякую другую чудную живность.

Родила ему Пелагея в тазу трёх сыновей. Все рыбаки.

А как померла, в том тазу её обмыли, да вместе с ним и схоронили. Долго Данила сокрушался, как же она там без воды-то совсем.


* * *

В посёлке Богоугодном и народ такой был. Смирные, тихие, верующие.

Град рассаду побил — так, значит, надобно. Медведь забор повалил — не нужен, видать, в том месте забор. Только головами качают да молятся.

В один год почта горела — никто не тушил. Раз горит — так свыше велено.

Во время смерча Гаврилу деревом привалило. Сильно-то не покалечило, а высвободиться — никак.

Лежит Гаврила, жена ему еду носит. Мать тёплых вещей передала. Дети приходят наказы слушать. Мужики — поболтать да самогону попить. Бабы — поглядеть, посудачить да помолиться.

Ничего так жилось Гавриле, хорошо даже жилось. Не жаловался.

Много думать стал, философствовать, народ учить. В очередь к нему записывались.

Куда там Диогену с его бочкой!

Со временем разбогател Гаврила на подношениях, прославился. Родня ему дом справила, прямо вокруг поваленного дерева.

Теперь на том месте церквушка стоит. Имени Гаврилы Богоугодного.


* * *

Лаптем копал Захар лунку.

Так ему Ильинична велела. Старуха хоть и выжила из ума вовсе, а деревенские каждому слову её верили. Авторитет, не хухры-мухры!

Яблочные косточки Захар во рту держал, под языком. Пока от старухиного дома шёл, держал, пока копал — тоже.

— Семя должно сродниться с тобой. Всё о тебе узнать должно, — говорила Ильинична морщинистым беззубым ртом. — А как яблоко есть станешь, отвори свои мысли и сердце.

— Да как же я отворю, не умею я! — сокрушался Захар.

— Тогда молись, — отвечала старуха.

 

Захар съел яблоко, молясь. Вместе с кочерыжкой съел, как велено. А косточки — под язык. Прямо чувствовал, как они набухают там и оживают.

А потом выплюнул в лунку, да босыми ногами притоптал.

И помолился ещё, на всякий случай.

И землю перекрестил — для закрепления эффекта.

 

— На третий год деревце пересадишь, — учила Ильинична, — на пятый начнёт плодоносить.

— Выходит, целых пять лет ждать? — возмущался Захар.

— Эка, скорый какой! — Ильинична сложила на коленках морщинистые руки. — Только на седьмой год яблоки родятся те самые — молодильные! Вот тогда и начнётся новая твоя жизнь…

 

Захар сходил к колодцу, принёс воды в ковше, полил не скупясь.

Шёл домой светлый весь, радостный. Думал о том, что надо бы плетень завтра починить, а на будущей неделе ставни подкрасить.

А в голове уж картинка проявлялась, как цветёт его яблонька, как обещает Захару новую, молодую жизнь, праведную да благую.

Пришёл Захар домой, выпил чаю, лёг в постель, да и помер.


Не волнуйся

Дядя Вася никогда не снимал тельняшку. Казалось даже, что он был в ней с рождения, выцветшей от бесконечных стирок, с аккуратно заштопанным правым рукавом.

Дядя Вася шёл через двор, размахивая авоськой с пустыми кефирными бутылками, и коты у мусорных баков провожали его настороженным взглядом.

Ещё год назад он бы нёс в этой авоське бутылочку красненького, или парочку пивка. Но теперь у дяди Васи осталась только треть желудка — особо не забалуешь.

От этого ему каждый раз было грустно и немного стыдно перед дворником Петровичем.

 

Петрович уже поправился с утра, и теперь деловито прогуливался по двору, отпуская шуточки в адрес молодой соседки Шурочки, вешающей бельё.

Его жена, тётя Клава, тёрла форточку газетой, высунувшись из окна, и дух тушеной капусты густо стелился по колодцу двора.

— Здорово, Василий! — кричал дворник дяде Васе. — Дезертируешь, значит, в сторону молочной продукции?

Дядя Вася виновато улыбался и разводил руками.

 

Двоечник Митька чинил у подъезда старый велосипед, а двое ребятишек поменьше восторженно наблюдали за его действиями. Время от времени они задавали Митьке вопросы, и тот, обтерев руки о штаны, со знанием дела объяснял им тонкости велосипедной сборки.

 

Тётя Рива делала дыхательную гимнастику на балконе.

— Мама, идите уже в дом, вы устали! — говорил ей сын Йося. — Мама, вам нельзя так напрягаться!

Тётя Рива загораживала ему обзор, и он не мог любоваться на молодую соседку Шурочку.

— Йося, не учи, что маме делать! — отвечала тётя Рива, пыхтя и потея. — Мама знает, когда ей можно напрягаться, а когда нельзя!

 

Девочка Тося тихонько выскользнула из подъезда, пряча под кофтой большой бутерброд с колбасой. Чёрная беременная дворняга, дремлющая под лавкой, завидев девочку, завиляла хвостом и подалась вперёд.

Тося осторожно достала бутерброд, осыпая крошками старенькие сандалии, присела рядом с лавочкой и стала кормить собаку прямо из рук.

— Не волнуйся, — приговаривала она шёпотом. — Когда приедет мой папа, мы тебя обязательно возьмём, вот увидишь.

 

Дядя Вася возвращался с двумя бутылками кефира в авоське. Он остановился возле Митькиного велосипеда, поцокал языком, потрогал спицы. Митька деловито ковырял в носу.

Тётя Клава домыла форточку и задёрнула занавеску. Петрович огляделся и немедленно ущипнул соседку Шурочку за попу. Шурочка тонко взвизгнула, и тут же на балконе возник Йося.

Девочка гладила собаку по тёплому животу и говорила:

— Я ещё не знаю, когда папа приедет. Но ты не волнуйся. Я думаю, он разведчик. Или лётчик. Или даже космонавт!

Собака тыкалась Тосе в коленки и, похоже, совсем не волновалась. Её живот согревали шесть будущих жизней и большой бутерброд с колбасой.


* * *

К нему выходит Рахиль… Она бледна и волоока. Она опускает ресницы и улыбается одними кончиками пальцев.

У Рахили лёгкие шаги и тяжёлые косы. Она прекрасна, как удар под дых.

Она кладёт ладонь ему на затылок, и он чувствует слабость в коленях и огонь в чреслах.

Он ничего не спрашивает, но обо всём догадывается.

Есть слова, которые мы никогда-никогда-никогда…

Влюблённость — острый короткий клинок. Он входит на «ах» по самую рукоять… не смертельно. Влюблённость — временный недуг… как ангина, как сезонный насморк.

А любовь… Любовь — это когда ты держишь ствол у виска и постоянно кричишь: «Я готов!»

Рахиль не умерла. Рахиль просто не может выйти из дома.


* * *

В том прошлом, которое я прекрасно помню, осталось так много людей, с которыми мне хотелось бы поговорить теперь, когда я совсем взрослая девочка.

В том прошлом мне ещё не нужно их оплакивать и целовать в лоб, зажигать свечи и красить оградку…

 

…Там бабушка в очках чистит картошку, улыбается, вытирает руки о фартук, чтобы заплести мне косичку…

…Там дед ругает меня за сбитые коленки, а ночью пьяный играет на трубе и стучит ногой в пол, отбивая ритм…

…Там мамины младшие сёстры никак не поделят новую юбку и бегут к бабушке жаловаться друг на дружку…

…Там отец закрылся в ванной и колдует над фотографиями, окуная их то в проявитель, то в фиксаж…

…Там дядя Лёва примеряет новые остроносые штиблеты и поёт раскатисто: «Где же ты, моя Сулико»…

…Там братик Андрейка деловито объезжает двор на трёхколёсном велосипеде, и рыжая Боба носится за ним, заливаясь радостным лаем…

 

Иногда во сне я звоню в прошлое и долго слушаю короткие гудки.

В прошлом теперь всё время занято.

Значит, есть надежда, что там ещё кто-нибудь жив…


* * *

В Риме шёл дождь. Там почти всю зиму идут дожди. А на мне было серое пальто, с карманами такое, из плотного кашемира. Там в таких почти никто не ходит. Такое, знаете, строгое, как у наших гимназистов начала прошлого века. Оно мне нравилось.

Я вся промокла. Пальто стало каким-то вязким, тяжёлым, как саркофаг. Идти было тяжело. Да и идти мне было, в общем-то, некуда. В то время я подрабатывала по выходным в маленьком ресторанчике у Джованни — пять остановок троллейбуса от станции Термини. Моя работа начиналась в семь вечера, а сейчас было только два.

 

Я сидела мокрая на лавочке возле подземного перехода и смотрела, как в витрине напротив разбирают рождественскую декорацию. Я сидела на мокрой лавочке в самом центре Империи и думала о том, как трудно полюбить город, где у тебя никого нет, город, который ничего о тебе не помнит.

И ещё я представляла, словно сижу на съёмочной площадке, а вокруг снуют гримёры, осветители, операторы, стоят несколько включенных камер, прожектора… А сверху из больших шлангов льют воду на мою лавочку. Я даже подняла голову, чтобы посмотреть. Но там было только низкое римское небо, серое и тяжёлое, как моё пальто.

И тогда я стала думать о доме. Потому что дом — это там, где тепло и уютно.

 

— Дом — это там, где тепло и уютно, — сказал Кай.

— Нет, дорогой. Твой дом внутри тебя. Ты и есть твой дом. Всё, что вовне — это другое! — сказала Снежная Королева.

— А как же эмоции?

— Эмоции — это средство выманить тебя из твоего дома…

 

Я сидела на лавочке под дождём и пыталась вобрать в себя этот город. Но он не мог войти в меня, а я не умела к нему выйти. И я подумала, что наверное, в моём доме не так много места. И чтобы впустить в него новых жильцов, надо сперва вынести всех покойников. Иначе мне самой скоро будет некуда возвращаться.

И ещё я подумала, что надо бы сменить пальто и купить, наконец, зонтик. В Риме почти всю зиму идут дожди.


* * *

Время похоже на почтальона.

Оно бродит за нами, запечатывает наше прожитое в конверты и отправляет нам в будущее.

Я не молюсь за тебя, нет. Я просто тебя помню.

Я просто каждый раз вписываю твоё имя в титры.

Напрасный труд.

Но, возможно, потом, в конце, когда ты будешь стоять в ожидании последней участи… кто-то там, наверху, перебирая даты, картинки и списки, подумает: «Знакомое какое-то имя… Где-то я его видел…»

И крикнет сверху:

— Пропустите!


Из цикла «Вот и получается…»

Про страхи

У одной девочки было много очень дорогих платьев. И она постоянно боялась их испачкать, порвать и испортить.

А у другой девочки было только одно платье, старое и дешёвое. И она тоже очень боялась его испачкать, порвать и испортить.

Вот и получается: при разных вводных данных, страх всё равно одинаковый

 

Одному мальчику его папа говорил: «Будешь плохо себя вести, тебя заберёт бабай!»

Мальчик боялся и вёл себя хорошо.

Другому мальчику его папа говорил то же самое. Мальчик боялся, но по-прежнему вёл себя плохо.

Вот и получается: при одинаковых вводных данных, результат всё равно разный.

 

Один дяденька всю жизнь воровал. И очень боялся, что однажды проколется где-то, и его посадят.

А другой дяденька всю жизнь был честным человеком. Но тоже боялся, что где-то проколется, и его посадят.

Вот и получается: что есть страхи, которые ни от чего не зависят.

 

Одна тётенька очень боялась растолстеть. А когда всё-таки растолстела, перестала бояться и зажила счастливо.

А другая тётенька тоже боялась растолстеть. И не толстела. Она сидела на диетах и продолжала бояться. У неё от страха даже гастрит начался.

Вот и получается: иногда лучше тому, с кем страшное уже случилось.


Про обиды

Одного мальчика спросили: «Ты что, совсем тупой?» — и мальчик сильно обиделся.

Другого мальчика спросили: «Ты что, очень умный?» — и он тоже обиделся.

Третьего мальчика спросили: «Ты что, тут самый крутой?» — и он обиделся.

Вот и получается: ничего уж и спросить нельзя, чтобы не обидеть.

 

Одна девочка хотела новую куклу. Но мама не подарила. Девочка пошла и разбила мамину вазу.

Другая девочка хотела много мороженого. Но мама не разрешила. Девочка пошла и порезала мамину юбку.

Третья девочка хотела большой велосипед, но мама не купила. Девочка села и заплакала.

Вот и получается: сублимация — хорошо, а плакать дешевле.

 

Один дяденька очень любил выпить — и обижался, когда его называли алкоголиком.

А другой дяденька очень любил сходить налево — и обижался, когда его называли бабником.

А третий дяденька любил прихвастнуть, о чём бы ни говорил, — и обижался, когда его называли треплом.

Вот и получается: если называть вещи своими именами, всегда кто-нибудь обидится.

 

Одной тётеньке говорили, что у неё хоть и большие сиськи, но кривые ноги. Она обижалась.

Другой тётеньке говорили, что у неё красивые глаза, но толстый зад. Она обижалась.

А третьей говорили, что она очень красивая. Она была счастлива и не обижалась. Но все тётеньки знали, что она дура.

Вот и получается: если ты умная, но обиженная, то лучше б ты была счастливой дурой.


Про любовь

Один мальчик влюбился в свою воспитательницу и хотел на ней жениться. Он страдал, но потом вырос и совсем о ней забыл.

А другой мальчик влюбился в известную западную фотомодель. Он страдал, но потом вырос и женился на Люське из соседнего подъезда.

Вот и получается: любовь зла, но мальчики вырастают.

 

Одна девочка очень любила своего попугайчика. Она учила его разговаривать, тискала и хвасталась подружкам. Но попугайчик умер от голода.

А другая девочка не любила своего попугайчика. Она насыпала ему корм и уходила гулять. Но попугайчик прекрасно себя чувствовал.

Вот и получается: люби — не люби, а кормить не забывай.

 

Один дяденька любил свою секретаршу больше, чем свою жену.

А другой дяденька любил свою жену больше, чем секретаршу.

А третий дяденька вообще не имел секретарши. Поэтому он любил то свою жену, то кого попало.

Вот и получается: неважно, кого дяденька любит больше, важно, чтобы у него был выбор.

 

Одна тётенька вышла замуж по любви, но ей вечно не хватало денег и красивой жизни.

А другая тётенька вышла замуж по расчёту, и ей вечно не хватало понимания и чувств.

А третья тётенька вообще не вышла замуж. И тихонько завидовала первой и второй.

Вот и получается: есть любовь — нет любви, а тётенькам вечно чего-то не хватает.


Про секс

Одна девочка была уверена, что детей находят в капусте.

А другая девочка была уверена, что детей покупают в магазине.

А третья девочка была уверена, что детей приносит аист.

Вот и получается: что бы девочкам ни врали, а рожать всё равно придётся.

 

Один мальчик хвастался друзьям, что переспал с самой красивой старшеклассницей.

А другой мальчик хвастался, что целых пять раз переспал с самой красивой старшеклассницей.

А третий мальчик хвастался, что переспал вообще со всеми старшеклассницами из их школы.

Вот и получается: в этом смысле дяденьки — вечные мальчики.

 

Одна тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что совсем его не любила.

А другая тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что хотела его подразнить.

А третья тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что забыла побрить ноги.

Вот и получается: никогда не знаешь, по какой причине тебе отказали.

 

Один дяденька считал, что чем моложе его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.

А другой дяденька считал, что чем опытней его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.

А третий дяденька считал, что чем разнообразней его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.

Вот и получается: время идёт, а дяденьки всё выдумывают разную фигню.


Про смерть

Один мальчик играл в энтомолога и убивал бабочек для коллекции.

А другой мальчик играл в охотника и стрелял в птиц из рогатки.

А третий мальчик играл в зоолога и расчленял лягушек из интереса.

Вот и получается: когда мальчики играют, они не думают о смерти.

 

Одна девочка узнала, что когда-нибудь умрёт — и проплакала три дня и три ночи.

А другая девочка узнала, что когда-нибудь умрёт — и всю жизнь мучалась дурными предчувствиями.

А третья девочка узнала, что когда-нибудь умрёт — и не могла этого простить своим родителям.

Вот и получается: девочки не хотят знать, что они когда-нибудь умрут.

 

Одна тётенька боялась разбиться на самолёте и никогда не летала.

А другая тётенька боялась кораблекрушения и никогда не плавала.

А третья тётенька боялась маньяков, и по вечерам не выходила из дома.

Вот и получается: воображаемой смерти избежать гораздо легче.

 

Один дяденька говорил: «Жизни после смерти нет!»

А другой дяденька говорил: «Жизнь после смерти есть!»

А третий дяденька говорил: «Жизнь и смерть — одно и то же!»

Вот и получается: дяденькам всегда есть, что сказать по поводу жизни и смерти.


Про обещания

Один мальчик обещал, что вырастет, станет великим учёным и прославится.

А другой мальчик обещал, что вырастет, станет великим гонщиком и тоже прославится.

Вот и получается: что бы мальчики ни обещали, они хотят славы и признания.

 

Одна девочка обещала себе, что вырастет, станет известной актрисой, и все её полюбят.

А другая девочка обещала себе, что вырастет, станет известной певицей, и все её полюбят.

Вот и получается: что бы девочки ни обещали, они хотят любви и популярности.

 

Один дяденька обещал жене быть верным и любить её всю жизнь.

А другой дяденька тоже обещал жене быть верным и любить её всю жизнь.

Вот и получается: у дяденек есть стандартные невыполнимые обещания.

 

Одна тётенька обещала себе заняться спортом, похудеть и влезть в прошлогодние джинсы.

А другая тётенька обещала себе бросить курить, не ругаться с мужем и не раздражаться по мелочам.

Вот и получается: у каждой тётеньки есть свои невыполнимые обещания.


Про качество и количество

У одной девочки была большая коллекция кукол. Но ей хотелось иметь ещё больше.

А у другой девочки была только одна кукла. Но она хотела иметь целую коллекцию.

А у третьей девочки не было ни одной куклы. И она хотела иметь хотя бы одну.

Вот и получается: всегда найдётся кто-то, у кого больше, чем у тебя.

 

Один мальчик мечтал вырасти и заработать все деньги на свете.

А другой мальчик мечтал вырасти и завоевать всех женщин на свете.

А третий мальчик просто мечтал вырасти.

Вот и получается: рассчитывай силы — не будешь разочарован.

 

У одного дяденьки-царя было три сына: умный, красивый и любимый.

А у другого дяденьки-царя был всего один сын: умный, красивый и любимый.

Вот и получается: кто-то берёт качеством, а кто-то количеством.

 

Одна тётенька трижды была замужем. И все три раза — счастливо.

А другая тётенька лишь однажды была замужем. И тоже счастливо.

А третья тётенька никогда не была замужем. И всё равно была счастлива.

Вот и получается: фиг их разберёшь, этих тётенек.


* * *

Ну вот не было в моём детстве размышлений, есть бог или его нет.

Может, у кого-то и были, конечно. Наверняка, были. Но не у меня.

Моя католическая бабушка истово верила в Иисуса нашего Христа, Матерь Божью и в Отца нашего Господа.

Меж тем она материлась, как сапожник, но молилась на ночь. Гнала самогон, но зажигала свечи перед образами. Она, пожалуй, грешила. Но «во славу Его».

И учила меня лишь одному. Боженька всевидящ, но всемилостив!


Лет с четырёх по воскресеньям бабушка брала меня в костёл, а по субботам на кладбище. И если от похода в церковь я могла как-то отвертеться, то посещение родовых могил — было делом святым.

«Мёртвые родственники важнее живого боженьки» — делала вывод я. И если боженька видит и обижается на такой расклад, то непременно прощает.


«Всевидящ, но всемилостив».

Меня всегда смущало это «но». Почему не «и»? Гораздо позже я слышала фразы: «добрая, но глупая», «строгая, но справедливая», относящиеся к кому-то из знакомых. Так, словно одно оправдывало другое, словно что-то одно было изъяном по отношению к другому.

И стали закрадываться сомнения… Либо не так уж всевидящ, либо не настолько всемилостив.

И когда у меня, малолетки, набиралось достаточно доказательств одного либо другого, я приходила к бабушке и говорила: «Ну?»

И бабушка гладила меня по голове и отвечала: «Вера не требует доказательств, детка».

Бабушкина вера не требовала доказательств и была лишена какой бы то ни было логики.

Её боженька не был карающим, он был всепрощающ. Это был жалостливый бог. И среди святых, состоящих при нём, бабушка всегда отыскивала кого-то, кто был бы ей заступником в том или ином случае. Она не просила милости, она на неё уповала.


Я в церкви бываю редко, лишь по большим праздникам. Я никого там не знаю.

Чаще я бываю на кладбище (просто меня так научили). Мне кажется, что там души моих предков слышат меня лучше, чем где бы то ни было. Я знаю, это глупо, но там они все вместе, что ли. И по моим мирским представлениям, я прихожу к ним в гости.

Сегодня не стало моей последней бабушки.

И теперь у меня гораздо больше сомнений и заблуждений, больше вопросов и даже претензий.

Но мне некому их предъявить — боженька и так всевидящ. Поэтому я молюсь и уповаю.


* * *

…За то время, что тебя нет, сквозняк выгрыз дыры в занавесках, соседская длинноухая сука ощенилась четыре раза, дифенбахия вымахала до потолка и клонит крону набок…

…За то время, что тебя нет, я сносила три пары туфель, три пары перчаток и три затяжных романа… я изменилась на длину волос, на четыре килограмма и пять новых пломб во рту…

…За то время, что тебя нет, город разродился кучкой аптек, ресторанов и банков, в нашем сквере спилили деревья и сделали стоянку, а в окне первого этажа больше не видно улыбчивой старушки с улыбчивым котом…

…За то время, что тебя нет, луна протоптала дорожку в мою спальню, дожди научились просачиваться сквозь стены, лица на фотоснимках желтеют и становятся чужими, а часы на стене ходят так, как им заблагорассудится…

…За то время, что тебя нет, я научилась жить без тебя, я научилась жить без тебя, я научилась жить без тебя…

И кто бы знал, как мне хочется, чтобы ты это увидел!


Катюша

Катюше пять лет и она хочет, чтобы вот этого орущего младенца унесли туда, откуда взяли. Она хочет, чтобы мама вот прямо сейчас обнимала её, а не этот сморщенный свёрток.

Она ненавидит, ненавидит!.. Она уходит в детскую и плачет от горя.

Она впервые понимает, что любовь можно делить, и отказывается с этим соглашаться.


Катюше двенадцать. И её лучшая подруга сидит за партой с новой девочкой.

Катюша страдает и злится. Она говорит подруге: «Или я, или она!»

Она хочет, чтобы новая девочка оказалось глупой, больной, уродкой. Чтобы её перевели в другой класс, в другую школу.

Она её ненавидит! Она придумывает тысячи способов и хитростей, чтобы безраздельно завладеть вниманием подруги.


Катюше двадцать. Её любимый пошёл провожать другую. Она готова убить эту дуру.

А вдруг он её поцелует? А вдруг он влюбится? А вдруг он бросит Катюшу? Ради этой…

Катюша её ненавидит. Она до утра плачет в подушку и сочиняет трагичные стихи. Она хочет умереть. Или отомстить. Она знает, что он ни с кем не будет счастлив, кроме неё. Она страдает.


Катюше пятьдесят. Её сын привёл в дом невесту. Теперь она будет готовить ему завтрак, стирать его рубашки, целовать его на ночь, смотреть с ним телевизор.

Она же ничего не умеет, эта ссыкуха. Разве она будет любить его так, как Катюша? Да она даже не знает, сколько ложек сахара он кладёт в чай, и какой температуры воду любит в ванной!

Катюша уже её ненавидит! Она даже думать не хочет, что эти отношения могут продлиться долгие годы.


Катюша на пенсии. Она нянчит внучку и читает нотации молодым родителям. Они всё делают неправильно. Они, вообще, ничего не понимают в воспитании. Они испортят ребёнка. Это её внучка! Она будет воспитывать её так, как считает нужным.

Ах, у внучки есть ещё одна бабушка? Катюша ненавидит других бабушек! Никто не позаботится о малышке так, как она. И звать внучку будут Катюшей, в её честь! Она заслужила.


Катюше пять лет… Она всегда гуляет с бабушкой. Бабушка не разрешает ей играть с нами.

Мы сочувственно смотрим, как бабушка поправляет Катюше кружева на платьице и настойчиво объясняет, как опасно кататься с горки. Катюша начинает плакать. Бабушка берёт её за руку и уводит с площадки.

— Я тебя не люблю! Не люблю! — вдруг кричит Катюша.

Мы видим, как она вырывает свою руку из бабушкиной и бежит. Не к нам, нет. И не к качелям.

Она просто бежит и бежит.

А мы стоим и смотрим ей вслед…


* * *

Он живёт в замочной скважине. Я точно знаю. Когда я наклоняюсь, чтобы на него посмотреть, он дует холодным мне в глаз, и я ничего не вижу.

Но он там. Точно.

По ночам он поёт. Похоже, как будто свистит, но на самом деле поёт.

Голосок тонкий такой, как ниточка. Она тянется прямо из замочной скважины к занавеске. И если я встану и пойду, то обязательно порежусь. Поэтому ночью я хожу только на четвереньках.

Иногда он приходит в мою кровать, когда я сплю. Нет, я не видела. Просто такой холодок сразу вдоль руки. И поёт тоненько прямо в ухо.

И надо крепко-крепко зажмуриться и сказать вслух: «Это выдумка! Этого не бывает!»

Меня так мама научила. Только это не помогает. Это, наоборот, только хуже. Он потом сердится и пугает меня.

Знаете, как пугает? Вот я, например, сижу у окна, смотрю на улицу. И вдруг, как будто меня заморозили — не могу пошевелиться. А он сзади подходит и начинает меня обнюхивать. Ну, мне так кажется, я же посмотреть не могу. И вдоль спины как будто кипяток льют. Очень страшно.

Игрушки пропадать стали. Я так думаю, это он берёт поиграть. А может, он их ест, я не знаю. Только я слышала, как он в коробке шуршит под кроватью. А потом тащит в свою замочную скважину.

Папа меня ругает, и игрушки покупать перестал. Говорит, я обманщица. Я не обижаюсь. Просто теперь не рассказываю им — всё равно толку никакого.

Сперва мама со мной в комнате спала — верила. Он когда петь начинал тоненько, я маму будила. Только никому не слышно. Это, видать, для меня только песня.

Я всё думаю, что будет, когда он все игрушки к себе перетаскает? Не хочу думать, а всё равно думается.

Так что я ваш ключ не воровала. Я только попробовать взяла. Мне очень важно — подобрать ключ. Понимаете? Я уже разные пробовала. Но всё равно щёлочки остаются. Я наклоняюсь, и оттуда дует. А надо, чтобы плотно вошёл, чтобы ни сквознячка, ни ниточки.

Пластилин не помогает, нет. Ничего не помогает.

Я пойду, ладно? А то скоро стемнеет. Я, честное слово, ключ отдам. Только маме не говорите.


* * *

Они вошли в комнату молча. Один присел на постель и зажал ей рот рукой в чёрной лайковой перчатке. А другой взял стул и сел напротив.

Шляп не снимали.

— Всё как во сне, — подумала она. — Сейчас будут либо душить, либо раскачивать комнату.

Ничего не происходило.

Тот, который на стуле, закинул ногу на ногу.

— Надо просто потерпеть, — подумала она и крепко зажмурилась.


Что бы ни происходило, она знала, что нужно просто потерпеть.

Ведь даже смерть, по сути, не страшна. Страшно умирание. Потому что оно длится…

Но оно не длится бесконечно. Надо просто потерпеть.

У неё щекотало в носу. Неприятно шуршали плащи.

Тот, который на стуле, вдруг спросил:

— Ну что?

И тот, который сидел рядом, пожал плечами и покачал головой.

Мимо окон проехала машина, по чёрному потолку пробежали блики.


Утром она быстро вскочила с постели, немного покружила по комнате, вышла на кухню, напевая что-то.

Чайник ещё не закипел. Мама мыла посуду.

У окна на стуле дремала кошка.

Есть не хотелось. Она потрепала кошку за ухом, та зашипела и замахнулась лапой.

— Я погуляю! — крикнула она маме уже с порога.

Мама не обернулась, только грустно вздохнула.


Весь день она носилась с детьми по парку, играла в прятки за гаражами, гоняла мяч с пацанами, строила замки и тоннели в песочнице.

Вечером шла домой, думала, что мама совсем заругает.

Сочиняла историю, как засиделась в гостях, как помогала чужой бабушке, как загулялась.

Двое в шляпах сидели на ступеньках у двери.

Она прошла мимо, словно не замечая.

— Ну вот, теперь опять будут сниться, — подумала с досадой.

Мама плакала за столом на кухне. Она подошла, села рядом.

— Ну мам, ну чего ты? Ну я же пришла… Ну извини, мам…

Та ещё раз всхлипнула, махнула рукой и ушла в спальню.


Всю ночь ворочалась, было душно. Кто-то негромко разговаривал в изголовье.

Она проснулась, испугалась знакомого шуршания в углу. Встала с постели и пошла в мамину спальню.

Двое в плащах шли следом.

Она скользнула под одеяло и зашептала маме в ухо. Та спала, ровно дышала.

Двое в чёрном закрыли за собой дверь.

Один присел на постель и зажал ей рот рукой в перчатке.

Другой кивнул, наклонился над тумбочкой и щёлкнул выключателем.

Зажглась настольная лампа.

Тот, который сидел рядом, легонько повернул её голову, и она увидела на тумбочке свою фотографию в чёрной рамке. И закричала.

Мама села в постели.

— Кто здесь? Господи, кто здесь? — взяла с тумбочки фотографию, прижала к себе и заплакала.


Вина

Мир переполнен чувством вины. Коллективной и индивидуальной.

Каждый был виноват. Каждый испытывает вину сейчас. Каждый ещё провинится.

Чувство вины — оружие, убивающее своего носителя. Не насмерть. Лишь до той степени, чтобы помнить: счастья нет.

А если есть, вы недостойны.

Чувство вины можно игнорировать, замалчивать, сублимировать. Тогда вы либо великий актёр, либо лжец, либо поэт.

Тем немногим, которые вольны выбирать степень свободы от любой вины, просто посчастливилось разобраться с этим ещё в детстве или отрочестве.

Иначе — это непрестанный труд.


Молодая мать качает орущего ребёнка и думает, что не испытывает ничего, кроме раздражения. Она должна его любить, но хочет только одного — чтобы он заткнулся, чтобы её избавили от этого.

Она стыдится своих мыслей. Она чувствует вину.

У малыша есть все шансы вырасти избалованным ребёнком. Вина требует компенсации.


Девочка-пятилетка страдает, переживая родительский развод.

Она безутешна, всю вину взваливает на себя, мучается ею. Она понесёт её через детство и юность, а если посчастливится, то дальше.

И однажды напишет об этом. Или нарисует. Или споёт.

Вызревшее чувство вины, как любое страдание, любая боль, рано или поздно начинает плодоносить.


Мужчина уходит из семьи за новой любовью, оставляя детей и весь пласт совместного прошлого.

Всё, что он задолжал, не осилил, рождает в нём чувство вины и даже озлобленности.

Он страдает. Но очень коротко и пассивно. Любовь способна сгладить любые угрызения и оправдать ошибки. Особенно, если это новая любовь.

Но вина догонит его однажды. Всякая любовь теряет новизну. И только чувство вины терпеливо ждёт своего часа.


Долгие месяцы изнурительной бабушкиной болезни я сидела у её постели. Бабушка умирала. Она то молилась, то бредила, впадая в забытьё.

Я любила её. Мне было страшно. Мне хотелось, чтобы это уже поскорее закончилось. Всё равно как!

Я винила себя за это «всё равно». Я стыдилась того, что жду избавления, и гнала от себя такие мысли.

Я постигала связь любви, страдания и освобождения.


Навык неизбывно испытывать вину выедает в человеке какую-то брешь, через которую прошлое постоянно его преследует. И такой человек становится либо болен, либо продуктивен. И тогда творцом его делает не наличие вины, но умение с ней уживаться и договариваться, способность увидеть расстояние между виной и невинностью.

Опыт характерной эмоции, которая не может замкнуться сама на себе. Она ищет выхода и трансформации, либо оседает на дне души и пускает метастазы.

И когда вина с человека снята, только он сам волен прощать себя или не прощать.

Это не всегда лёгкий выбор.

Священное Чувство Вины для некоторых гораздо дороже, чем праведная невинность.