В переполненном трамвае люди. Вместе, но поодиночке…
Рыхлый мужчина, привалившись плечом к вспотевшему окну, сосредоточенно смотрит на мониторчик телефона и время от времени яростно нажимает кнопки.
— Привет, Пашик!
— Привет
— Ты где?
— В трамвае.
— У меня для тебя кое-что есть.
— Не смею мечтать.
— Приходи сегодня к нам после работы.
— Что будет?
— Придешь — узнаешь.
— А точнее?
— Познакомлю.
— Ленок, тыщу раз тебе говорил: я законченный холостяк. Отстань.
— Приходи — потом всю жизнь будешь меня благодарить.
— Не буду.
— Тебе трудно, что ли?
— Занят. Работа.
— Не дури. Я обещала.
— Сама и встречайся.
— Грубиян.
— Сваха.
— Еще пожалеешь.
— Отстань.
— Дурак!
«Леночка, какая же ты бестолковая… Ты же все за меня решила много лет назад. А теперь что-то устраиваешь. А мне ничего не надо. Кроме… Да, что уж там…Пора пробираться к выходу».
«Не нужна, не нужна, не нужна…»
— Бабуля, посторонись, дай пройти, — шустрый молодой человек бойко продвигается по вагону, задевая головы пассажиров поднятой вверх сумкой.
«Бабуля… Вот именно, бабуля. А еще вчера … Ведь совсем недавно была молодой. Как быстро летит время. Вот этого дома не было. На его месте был другой, двухэтажный. В каком же это году?..»
— Оплатите проезд, граждане.
«Вот и за проезд платить не надо. Экономия… Только кому она нужна? Да, не нужна. Никому я стала не нужна… Никому».
— Бабушка, чуть-чуть в сторонку. Ну, что вам дома не сидится? Угораздило вас в самый час пик ехать.
«Да как же тебе, молодой и энергичной, объяснить, что нету сил сидеть одной в четырех стенах. Сама поймешь. Скоро поймешь. Время летит быстро — и ты уже никому не нужна. Не нужна… не нужна…»
— Садитесь, бабушка.
— Спасибо. Сидите, сидите. Я скоро выхожу.
«Ноги болят, чтоб их… А все лучше среди людей постоять, чем одной дома сиднем сидеть. Сейчас выйду, пройдусь и обратно. Собаку завести, что ли? Или кошку? Хоть кому-нибудь буду нужна. Нужна… нужна…»
Плотное марево розовых лепестков редело, истончалось, теряя аромат и нежность. На смену ему приходила дробь царапающих слов:
«Как это банально и пошло — рядиться в одежды ярко-розового цвета. Одумайся, в конце концов, тебе уже не двадцать. Ты выглядишь вульгарно в коротенькой юбчонке и блузке с откровенным декольте. А этот жуткий макияж! Пойди умойся! О туфлях все того же мещанского цвета лучше вообще промолчать. К чему такие каблуки и эти легкомысленные стразы?..»
Последние слова гремели, звенели, стонали во всю мощь, заглушая трель будильника. Таня откинула одеяло, нырнула в мохнатые тапочки — и в ванную. Потом завтрак, строгий костюм, часовая поездка в переполненном трамвае среди таких же черно-серых граждан.
Что за глупый сон? К чему? Розовое Таня действительно любила, но позволяла себе этот цвет исключительно в постельном белье. Да вот еще румяные меховые тапочки в виде забавных зайчиков — потакание уставшим от высоких каблуков ногам. Но и только!
Ах, да… Вчера совершенно без повода Алексей подарил ей розу. Одну, но очень крупную, беззащитно-нежного цвета.
Ну и что?!
«Обманщица, — вопил ей голос из сна, — ты знаешь причину подарка. И знаешь, что прав у тебя на него никаких. Размечталась. Остынь!»
Духота вагона сменилась прохладой улицы. Влажный тротуар. Серые ступени банка. Стеклянные двери. Статуя охранника. Таня надела привычную дежурную улыбку. Зашла в свою кабинку. Розовый бутон за ночь поник. До первых клиентов еще несколько минут. Надо прибрать рабочее место, чтоб ничего лишнего, проверить улыбку… Так. Все в порядке.
Да мало ли какие сны могут сниться людям!..
Вы не думайте. Она не такая. Она хорошая. Просто переживает из-за билетов. Оттого и покрикивает. А так ни-ни. Она меня уважает, любит даже. И я. А как же?! Семья ведь. Самостоятельная она женщина, хорошая. Все у нее как надо: и чистота, и поесть всегда, и дитя ухоженное, и со мной обходительна.
Замуж вот недавно вышла. Честно говоря, я сильно против была. Эка невидаль — вдовицей жить. Сама-то с тридцати лет вдовствую — и ничего. А она решила, и все тут. Я ей повыговаривала, да куда денешься.
А ничего, хороший мужичок ей попался. Плюгавенький, правда, супротив нашего Паши, но не пьющий. Это хорошо. Держит себя строго, деньги все — в дом. Меня по имени-отчеству величает. Вежливый такой, ничего плохого сказать не могу. И пацаненка, Илюшечку нашего, любит. То велосипед с ним чинит, то вон в лес ездили. Сейчас их вдвоем оставили домовничать. Ничего, добрый он, хороший мужчина.
А без мужика в доме совсем худо было. Куда там! Правильно она сделала, что вышла за него. Хоть я поначалу и не хотела. Жалко ведь… Но Пашу-то уж не вернешь.
Сейчас мы к матери ее поехали. Проведать надо. Она-то мне?.. Дочка, конечно. Почему неродная? Родная. Невестка, стало быть. Паша-то мой как помер, она меня не прогнала, нет. Одна мы семья, говорит, и все тут. Новый-то ее ничего себе мужичок, согласился. Не пьет опять же. А Паша пил. Крепко бывало. А этот ни-ни. Хорошо живем, грех жаловаться…
Ну, что, Верунь? Достала билеты? Слава Богу!
Знаешь, когда я подростком был, хотел покончить с собой. Выпотрошил домашнюю аптечку, все таблетки без разбору высыпал в кружку, растолок, залил водой…
Мне тогда казалось, что меня никто не любит, ну, совсем никто. У бабушки одна сказка была, как мой отец мог бы выдающимся ученым стать, если бы не я. Вернее, если б на моей матери не женился. После свадьбы сразу я появился, через год — Славка. Отцу пришлось тогда из аспирантуры на завод уйти. Нас ведь кормить надо было. Мы его редко видели: уходил, мы еще спали, приходил поздно вечером. А в выходные они с мамой все время ругались, пока, наконец, он не ушел от нас совсем.
Но я его не виню. Я даже полюбил его больше, когда он ушел. Мы иногда встречались. Однажды в зоопарк ходили. Там тир был. Не понимаю, зачем в зоопарке тир, но отцу понравилось. Он пострелял и выиграл приз — зеленого зайца, которого мне и подарил. Я долго потом с этим зайцем спал, все гладил его, а он даже облысел от этого. Отец после зоопарка совсем исчез. Нам сказали, что в другой город переехал. Мать замуж вышла. Славку бабушка забрала. Только я никому оказался не нужен.
А отрава, которую я приготовил, такой противной получилась, что меня аж стошнило. Дальше? Да ничего дальше не было. Стал жить, как все.
В театральное поступил. Способности у меня всегда были. Вот хоть бы с таблетками этими. Мать тогда поверила на все сто, скорую вызвала. Потом магнитофон подарила.
В общем, жизнь нормально сложилась. Сейчас у меня в театре главные роли. Ну, то есть… одна пока… почти главная. Но это только начало. Режиссер говорит, что у меня талант. Обещает в следующем спектакле еще роль дать, даже две. Я, вообще, многое могу…
Вчера Бореньке двадцать девять исполнилось. Он такой заботливый сын! Ну, вы видели…
Если случится ему вдруг на работе задержаться, обязательно звонит, предупреждает, чтобы я не беспокоилась. На 8 Марта, на день рождения всегда цветы дарит.
С личной жизнью только моему мальчику не везет, все такие стервы попадаются. Первая с виду хорошая девушка была, из приличной семьи. Полгода встречались, а потом она за Боренькиного друга выскочила. Губа не дура, у того отдельная квартира и зарплата опять же.
Вторую мы сразу же отмели. Придумала тоже — замуж, а у самой двое детей. Возьми такую — потом сам квартирантом окажешься.
А на днях, представляете, звонит какая-то Катя. Передайте, говорит, Борису, что Лариса родила. Какая такая Лариса? И слыхом не слыхивали. Боренька все время дома по вечерам бывает. Ни про какую Ларису не рассказывал. Бесстыжие девки, только бы навязаться, а потом корми их. Я вот ни у кого на шее не висла, сама сына подняла. И такой замечательный, заботливый сын получился! Ну, вы видели.
Все сердце за него изболелось. Как он сейчас там без меня?..
Я, это, не хотел, чтоб меня провожали. Так и сказал: «Нечего, сидите дома. Я, это, сам…»
Семья у меня большая. Не смотрите, что я щуплый такой. Семья большая: жена, как положено, ребятишек трое, четверо то есть. Ну да, две девочки и два мальчика. На меня все похожи. В школе на пятерки учатся. Я тоже, это, в школе хорошо учился. Отличником был.
А теперь слесарь я, на заводе. Зарплата хорошая, и квартиру дали в позапрошлом годе, то есть, это, три года назад. Хорошая квартира, двухкомнатная. В одной комнате мы с женой, в другой — девчонки, дочки то есть. Сыновья? Дак, это, там же, в третьей, то есть, комнате. Ну да, трехкомнатная. А я че сказал? Не, трехкомнатная, конечно. Я токарь третьего разряда, мне трехкомнатная положена. Да…
А у вас, это, для меня бутербродика не найдется? Спасибо. Жена не успела. Все на работе да на работе. Я ей говорю: хватит нам моей зарплаты. А она свое — не оставлю работу, и все тут. Вот и сегодня… Мне уезжать, а она на работе. Самому собираться пришлось. А я не привык. Все она. Да… Вообще, я, это, строго с ней. Чуть что — она сразу слушается. Всегда, то есть.
И девчонки тоже. Обе на нее похожи. Меня любят, не то слово. Иди, папа, за стол, суп там, это, пироги всякие. Сами пекут. Большие уже. Печку сами топят. В квартире-то? А, ну да, в квартире какая печка? Это когда в деревне, то есть.
Вещички у меня все тут. Одному много ли надо. Я на полку сейчас залезу, чтоб вам не мешать. Мне, это, завтра утром только выходить. К маме еду. Намучался я в этом городе. За обед спасибо. Я со вчерашнего дня не ел. А жена, это, уж давно… Ушла давно. И дочек забрала. Надоело, говорит, в общаге. Младшенькую жалко. Очень я ее любил. А теперь год, как не видел.
Я, это, спать буду. Я вам не помешаю.
Вы ешьте, ешьте. Я много снеди набрала, всем хватит. Люблю хорошо поесть. А еще пуще люблю, когда другие едят. Я ведь всю жизнь поваром проработала. С утра до ночи: супы, котлеты, компот. Сначала на работе, потом дома.
Только мой не очень-то стряпню жалует. Я наготовлю всего, а он: «Хоть бы картошки в мундире сварила». Вот так вот! Я ему деликатесы всякие стараюсь, чтоб поинтересней да попитательней, а он: картошку в мундире подай. Так и живем.
Оно понятно. Он перед самой войной родился. Тогда окромя картошки есть нечего было. Мать наварит, чугунок на стол поставит. А их пять оглоедов, за ушами только пищит. Вместе с кожурой ели. Что поделаешь, жизнь такая была.
А теперь совсем другое дело. Про голод все уж давно забыли. А он картошку в мундире так за главное лакомство и держит. Уж как я только его не приучала. А все без толку. Уже помирать скоро, а он так и не понял, что не только картошка вкусной бывает.
Вы кушайте, кушайте. Тут вот с капустой. А это рулетики. Пробуйте.
Детей у нас нет, вот что плохо. Всю жизнь бок о бок прожили, а детей Бог не дал. Когда я совсем молодая была, первый год после свадьбы, случай такой вышел. Мы у свекрови тогда жили.
Праздновали Седьмое Ноября. Народу много собралось. Все пьют, веселятся. А я на печке сижу, подустала. Гришка мой подбегает: «Ты чего расселась, пойдем плясать». Да как сдернет меня с печи. Внутри будто оборвалось что. Потом худо стало… А после этого уже забеременеть не могла. Корил он меня. Уйти грозился, да не ушел, пожалел. Так жизнь и прожили.
Все хорошо, только во вкусах мы никак не сходимся. Я вот, вишь, готовить люблю, а ему окромя картошки в мундире да водочки к ней, ничего и не надо.
Видать судьба такая.
Когда Аня выходила замуж, она, смеясь, говорила подружкам:
— Как только, так сразу. И знаете, девчонки, рожу сразу четверых. Двух мальчиков и двух девочек! Без детей какая семья?!
Но не случилось. Год прошел, другой, десять, а они с Толюсиком так одни одинешеньки и жили. Аня уже привыкла и знакомым на бесконечные вопросы о пополнении семейства с улыбкой отвечала:
— Какие ж дети? У меня муж все равно, что ребенок, глаз да глаз за ним.
И то правда, Толюсик ни одеться, ни поесть, ни в магазин сходить без нее не мог. Даже работали они вместе, в одном отделе: он — начальником, она — его правой рукой.
Только однажды Аня вдруг почувствовала, что сможет, наконец, удовлетворить свой материнский инстинкт. Нет, чуда никакого не произошло. Просто у соседей кошка окотилась, и одного котенка никак не могли пристроить. Аня случайно тогда зашла к ним… Под ноги прыгнул прелестный серый комочек. Он тыкался мокрым носиком, таращил голубые, смышленые глазки. Как было не взять это сокровище?
Принесла домой. Толюсик хмыкнул, но промолчал. Весь вечер Аня провозилась с котенком: матрасик ему сшила, хрустальную мисочку из шкафа достала, кашку манную сварила. Детеныш наелся, лег на колени хозяйки кверху пузиком да так громко замурлыкал, что даже Толюсик не утерпел — улыбнулся.
Полпятого утра Пушистик принялся надрывно мяукать. «Замерз, наверное», — решила Аня и попыталась устроить котенка в своей старой меховой шапке. Но малыш никак не хотел лежать. Пришлось снова варить кашу и кормить проказника. Через полчаса прилегла, котенок следом за ней забрался в постель и принялся мурчать.
— Убери его! — зло откликнулся сонный Толюсик.
Аня встала и, взяв котенка на руки, как ребенка, поплелась на кухню. Через полчала появился взъерошенный муж:
— Ты ему еще колыбельную спой!
Утро пошло насмарку. Толюсик дулся и капризничал: кофе был недостаточно горячий, рубашка плохо отутюжена. Аня чувствовала себя виноватой и совершенно разбитой. Весь день она думала только о Пушистике, без конца смотрела на часы, с нетерпением ожидая вечера.
Дома супругов ждало жуткое зрелище. Еще на лестнице они услышали громкое мяуканье. Войдя в квартиру, Толюсик выругался. На коврике лежала аккуратная кучка желтого цвета. Анюта бросилась за совком. В это самое время раздался звон разбившейся вазы. Разгневанный хозяин поймал провинившегося звереныша и, взяв его за шкирку, вручил жене.
— Неси обратно! — голос мужа не предполагал вариантов.
Весь вечер супруги молчали. Первым не вытерпел Толюсик. Обняв за плечи заплаканную жену, он ласково проговорил:
— Ну, перестань! Зачем он нам? Неужели тебе меня мало?..
Ты такой хороший! Нет, ты отвратительный, противный. То есть хороший, но противный. Ну, зачем ты подарил мне кофемолку? Это замечательно, конечно… Утречком, по воскресеньям, например, мы будем молоть кофе. Вернее, я буду молоть, а потом варить душистый, такой сногсшибательно ароматный кофе… Ты знаешь, ты прекрасно знаешь, что я люблю настоящий кофе. Поэтому ты подарил мне кофемолку.
А я мечтала о колечке. Маленьком таком, с зеленым камушком. Но ты подарил кофемолку, потому что она в хозяйстве нужнее. А что колечко? Надела на палец — и все. Его и не видно, оно такое тоненькое, невесомое. И только когда солнечный луч нечаянно упадет на зеленый глазок, вспыхнет изумрудная искра моей мечты, озарит нечто неуловимое и восхитительное, ради чего, как говорят поэты, стоит жить.
Но ты подарил кофемолку. Она умилительно жужжит, тарахтит, взвывает, перемалывая для нас кофейные зерна. Потом я сварю кофе, разолью его в фарфоровые чашки. Сверху образуется пенка. Как только солнечный луч проникнет сквозь оконную раму и заглянет в чашку с кофе, эта пенка заискрится всеми цветами радуги, как то колечко… Которое ты не подарил.
Я поставлю чашки на поднос, принесу в гостиную. Телевизор будет вещать об очередных катастрофах. Ты опять переключил с сериала на новости. А там была такая красивая героиня в зеленом платье, с изящным колечком на безымянном пальце. Когда эта дама грациозно прикасалась к кофейной чашке или к фужеру с вином, камушек на кольце изумрудно подмигивал. Ты не заметил?
Почему я не могла сказать, что хочу получить в подарок именно такую безделушку? Могла… Но не сказала… Ведь тогда это не было бы сюрпризом. В следующий раз? Какой ты милый! Какой смешной, что даже грустно! Как же знать, чего мне захочется через пару месяцев? Впрочем, колечку я буду рада все-таки больше, чем новому пылесосу. Это наверняка.
Зачем ты говоришь о моей непредсказуемости? Я вся как на ладони, просто… разве можно точно сказать, что будет с нами завтра?
Выбралась я как-то в центр города. Дело было одно, или два, или даже несколько — не важно, больше хотелось погулять, наверное. Ну и получила удовольствие по полной программе. Погода чудесная, самая что ни на есть весенняя, мартовская. Улицы города тоже… Мартовские. Я чуть не утонула, но выплыла-таки, потому что остаться в черной жиже совсем не хотелось.
Временами я останавливалась либо вынужденно, так как движение по тротуару преобладало одностороннее, а навстречу шел очень напористый народ, либо по собственному желанию (это, конечно, приятнее). И во время остановок, когда можно было глаза от земли нашей грешной, грязной и скользкой приподнять, я с интересом наблюдала за людьми.
Вот двухметровый подросток, весь такой рэпистый, рассупоненный, уверенный в своей взрослости, с сигаретой в кулаке. Его кроссовки с ярко белыми шнурками бесстрастно ступают в дорожный кисель. Они еще не знают, что ожидает их за поворотом, бедненькие.
Две девочки-барби бегут за автобусом. Они громко смеются, кукольно дергают ручками и стучат каблучками-шпильками по асфальту. «Ура!» — автобус еще не успел закрыть свои хищные двери. Девочки — скок на подножку. А озорной ветер смачно поцеловал одну из них в невзначай оголившийся крестец.
Медленно и целеустремленно, словно танк, идет пожилая тетенька в зимнем пальто с огромным песцовым воротником. Две черные авоськи так и норовят лизнуть тротуар, но хозяйка крепко держит их сантиметрах в пяти от земли. Вдруг лужа — маленькая, но глубокая. «Шлеп!» — сказал тетенькин зимний сапог. «Ух-ты!» — воскликнули авоськи, наконец попробовав дорожной водицы.
С обочины дороги раздается ругань. Красивый, упитанный и очень-очень начищенный гражданин, выйдя из машины, ступил куда-то не туда. Смешной! Ему бы радоваться, что вообще сумел припарковаться, а он вспоминает родственников.
А еще я видела… Как бы это назвать?.. Огромные доски, положенные на края необъятной лужи. Получились такие импровизированные мостки. Я о таких уже забыть успела, с советских времен не встречала. Но самое замечательное, что лежали они у самого крыльца шикарного супермаркета, где зеркальный пол, важные продавцы и цены с большим количеством нулей. И вот выходит из машины чудненькая дамочка, идет к крыльцу по дощечке, а та вибрирует и в самой середине прогибается так, что скрывается из виду. «Ах!» — восклицает дамочка и, по-цирковому балансируя, гламурненько прыгает-таки на заветное крылечко.
Хорошо весной в центре Екатеринбурга!!!
— Представляешь, она меня так любит, так любит. Умопомрачительно. Только проснется — сразу ко мне поворачивается. И гладит, гладит… Мороз по коже, когда она своими пальчиками…
— А у моей… ладошки мягкие…
— Потом идем на кухню. Завтракаем. Мне — кружка молока. Она кофе предпочитает. И сыр. Ух, какой сыр она покупает. Просто объеденье. Еще сервелат. Она его — на хлеб, а я — так. Или курочки кусочек, что от ужина остался.
— И мы мясо любим. Моя тоже, знаешь, такая милая…
— В воскресенье особенно хорошо. Она никуда не торопится. Мы с ней тихо-мирно на диване, перед телевизором… Там всякую муру показывают. Но это ерунда. Мне лишь бы с нею рядом.
— И я млею, когда на коленях…
— В другие дни хуже. Она на работу уходит. Сидишь один, скучаешь. Пока она шляется где-то. Ждешь, ждеш-ш-шь…
— Ммм-да… Прямо хоть плачь. Мяу! Плохо одному. Смотри, смеркается. Скоро придут наши.
— Вечереет. Пора. На ужин она рыбу обещала. Горбушу. Вкусно! Муррр! Прощай, Тихон.
— Пока, Василий. Завтра выходи на балкон опять. Покалякаем.
— Непременно. Если она форточку не закроет…
Меня по жизни все боятся. А что, немудрено. Я и сам испугался бы, если б увидел себя со стороны. То есть однажды я на самом деле испугался. В детстве. А потом просто перестал в зеркало смотреться. И все. Противная штука это зеркало. Оно для вертлявых дамочек придумано. Ну, а я, представьте себе, мускулистый весь. Каждый мускул хоть на спине, хоть где, как камень. Потом я брюнет, каких мало. В глазах злость. Челюсть — что капкан. Не дай вам Бог попасться мне на зуб когда-нибудь. Зубы хоть и желтоватые, но крепкие — железо могу грызть. Ну, в общем, красавчик я. Только страшный.
Жизнь у меня обычно спокойная, без приключений. Никто особо не донимает. Только на прошлой неделе случай один вышел. Поехали мы с хозяином на дачу. Он человек слабый, поэтому все время в защите нуждается, во мне то есть. Частенько с собой берет, спокойнее ему так. А я не возражаю. Поехали мы на дачу, значит, и остановились у магазина колбасы купить. И еще чего-нибудь. В магазин зайти — дело минутное, поэтому хозяин машину глушить не стал. Знает, что никто не сунется, если я там.
Ушел. Время идет, а его все нет и нет. Я уже забеспокоился. Да и жарко в машине сидеть. Душно очень, когда ветерок не обвевает. Ну, думаю, дай выгляну, окликну его, что ли. Раз — и на рычаг какой-то нажал. Случайно так. А машина как поедет! Я за руль — хвать, а она не останавливается. И под горочку все быстрее и быстрее спускается. Я испугался: мне без хозяина на дачу никак нельзя. Выпрыгивать — тоже не дело. Мне ж было велено машину эту дурацкую караулить.
Тут смотрю: еду прямо на обшарпанную газельку, на газоне припаркованную. Она, видать, крепко была поставлена — с места не сдвинулась, когда мы с ней поцеловались. Только визжать начала — аж уши заложило! Из дома напротив какой-то мужик выскочил и давай ругаться и руками махать. А я этого не люблю и так вежливо ему: «Чего орешь?» Он вмиг все слова перезабыл. Уставился на меня и рот открыл. Тут мой хозяин подбегает. К мужику дар речи стал возвращаться:
— Ты что… совсем? Ты зачем это… Собаку зачем за руль посадил?
Полаялись они немного. Потом мой достал из кармана несколько бумажек, отдал их мужику. Тот успокоился и даже веселый такой стал. Меня погладить хотел. А мне нужны его нежности?
В общем, поехали мы дальше. Досадно только, что хозяин «Докторской» купить не успел. А я именно «Докторскую» люблю…