Январь. Спускаюсь от дома нашего к озеру. И вижу: огромный голый куст шиповника гнется под легкой тяжестью десятков унизавших его воробьев. И такой оглушительный гомон стоит — такой веселый базар воробьишки устроили!
Останавливаюсь перед ними и спрашиваю: «Чему радуетесь? О чем гомоните?..»
Они вдруг (как по мановению волшебной палочки) резко обрывают пение и внимательно смотрят на меня. Ни один не улетел!
Молчим. Я любуюсь ими, они не шевелятся, уставились на меня, молчат. Удивителен и необычен этот бессловесный диалог…
Вот я повернулась и пошла своей дорогой. И вдруг за моей спиной с новой силой взорвалось воробьиное веселье, да такое дружное, что весной запахло. А хороши-то как эти веселые пушистые комочки, по-новогоднему украсившие куст! И так сейчас я их люблю — остановилась и снова слушаю…
Так хорошо и весело вдруг стало на душе…
Много ли человеку для счастья нужно?..
Бежит однообразно день за днем… и вдруг неожиданный эпизод, свидетелем которого ты оказался, встряхивает душу и заставляет о многом задуматься и осознать, как непроста жизнь, как много всего разного в человеке намешано.
Еду в метро. Входит в вагон мужчина полуинтеллигентного вида средних лет, явно чуть выпивший. И взывает: «Помогите бродяге!», подходит к каждому с протянутой рукой. Почти никто не реагирует. Проходит вагон до конца, возвращается к нам снова, по второму разу останавливается перед каждым. Я говорю: «Не срамитесь, вы пьяны…». Он садится рядом со мной и произносит горестный монолог со слезами на глазах: «Мать умерла, когда мне было пять лет, отец меня бросил, какое-то время я жил на голубятне. Потом меня взяли к себе дальние родственники. (Всхлипывает.) Я был студентом ВГИКа, меня исключили за пьянство… Я за Родину сражался… Я пью, я пьяница, я бродяга. Меня забирают в милицию, но отпускают… Хотите, я почитаю вам стихи?..» И под стук колес качающегося поезда стал читать стихи Николая Рубцова.
Шум то заглушает его голос, то стихи звучат внятно. Рубцовский голос, неподдельная грусть… Как будто бродяга знал, около кого сесть, — рядом со мной, только недавно работавшей над книгой Рубцова для «Прогресс-Плеяды», только что побывавшей в Вологде и видевшей там памятник поэту — он стоит на набережной реки Вологды с чемоданом — тоже бродяга! — в руке…
Метровский бродяга плачет, закрывает лицо руками. И снова, обращаясь ко мне: «Я за Родину сражался, мать…»
Вроде не выдумка все это. И жалко его, и грустно…
…Моя остановка. Я встаю, ничего не сказав, быстро сую ему 10 рублей и иду к выходу.
Да разве этим утешишь? Поможет ли это, ведь деньги эти на пьянку? Да и что тут скажешь? Как сложна и непроста жизнь…
А может, это игра? Ведь он недоучившийся актер?.. Если и игра, то талантливая. И как все глубоко по-русски…
О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной…
(К. Батюшков)
Он и она, две половинки, встретившиеся так поздно, жили по одной линии метро, но в разных ее концах. Длинная прямая ниточка соединяла их рвущиеся друг к другу души. Земную линию эту сокращала линия виртуальная, телефонная — их голоса почти каждый день были вместе.
Шли годы… но вот вдруг (всегда кажется «вдруг»!) оборвались эти нити — он ушел навеки, в другой, неведомый мир… но поселился рядом с ней (она жила недалеко от того кладбища, где его похоронили). Сократилась земная линия, он оказался ближе к ней на этой земле, и виртуальный голос его звучит, как живой, в его письмах прежних дней, стихах, посвященных ей.
Жива его память сердца, и еще живет память ее тоскующего сердца. Но земные голоса умолкли… Ти-ши-на…