О больших и маленьких

Удивительно, но очень многие люди считают, что столица Австралии — Сидней. Признаться честно, я и сам так считал, пребывая в счастливом неведении довольно долго. Наверное, это случается из-за, что на карте мира Сидней — большой, серъезный город, обозначенный жирным шрифтом и солидным кружком, а Канберра — так себе, деревня, и кружок у нее, как у какой-нибудь Новокуровки — маленький и незаметный. Тем не менее, если обратиться к справочной литературе, то там можно четко и ясно увидеть: столица Австралии — город Канберра.

Канберра — маленький и удивительно чистый городок. Город-парк. Вернее — город, расположенный в парке, всякое большое здание здесь смотрелось бы неуместно, как самолет на детской площадке. Здесь не существует понятия «далеко», поскольку от одной границы города до другой езды, от силы, минут двадцать, да и то, если глазеть по сторонам.

В этот-то чудный город мы с женой и отправились однажды утром, заскучав от сиднейской жары и безделья.

И вот мы в мотеле Канберры, и список интересных мест, представленный в рекламной папке постоялого двора, своей основательностью поневоле внушает уважение — Канберра обладает всем джентльменским набором туриста, начиная от устричного бара и заканчивая шикарным казино; и вызывает удивление — как это все здесь поместилось.

Мое внимание привлекло фото, рекламирующее то ли аттракцион, то ли музей под открытым небом — на нем люди расхаживали между маленьких домов и дворцов и выглядели по сравнению с ними настоящими великанами. «Мир в миниатюре» — так гласила рекламная надпись, и на следующее утро мы туда и поехали.

Заплатив улыбчивой девушке у входа за билет, мы прошли на территорию маленького королевства. Крохотный паровозик, по-серъезному урча, выпуская пар и стуча колесами, тянул за собой пяток игрушечных вагончиков. Овечки, размером с десятицентовую монету, бродили по зеленому газону у фермерского дома. В местной церкви закончилось венчание, и счастливые жених и невеста — жених размером с мой указательный палец, а невеста — размером с указательный палец моей жены — в сопровождении толпы родственников и друзей выходили наружу. На футбольном поле шел матч, трибуны были полны зрителями, которые громко кричали и распевали свое «Оле-оле…» Весь этот стадион мог бы уместиться на полу в моей спальне, а мяч был размером с горошину. Я чувствовал себя Гулливером в Лилипутии, расхаживая по маленьким площадям и узеньким улицам, заглядывая в крохотные оконца домов. В одном месте путь мне преградил ручеек, весело журчавший среди маленьких камушков. Для местных жителей он был, конечно, широкой и своенравной рекой, через которую они перекинули мост, по этому мосту со свистом и грохотом пролетел скорый поезд и скрылся в тоннеле, пробитом в склоне горы. Река впадала в озеро, по берегам которого рос камыш. В озере водились рыбешки — величиной с ладошку моей жены, — для местных рыбаков они были, конечно, огромными и грозными рыбинами, для их добычи у них была целая флотилия рыболовецких судов, на которых они выходили в море, рискуя жизнью, в дождь и шторм, в грозу и непогоду — уж такая была их рыбацкая жизнь.

Мы поднялись на холм с древней мельницей. Мельница, вместе с крыльями, была мне чуть выше колена. Ее крылья вертелись, поскрипывая от тяжелой работы. На порог вышел мельник — маленький, сморщенный человечек в белой от муки одежде — вышел и поднял голову вверх. Увидев нас, он на мгновение замер в ужасе, а потом стремглав бросился бежать, но почему-то не обратно — в мельницу, а вниз, по склону холма, размахивая руками и роняя на траву мучную пыль.

Мы проводили мельника взглядом, посмеялись и пошли к выходу.

Ночью, в мотеле, мне не спалось. Я все выходил курить на лестницу и думал про маленького мельника. Думал о том, как он, прибежав с мельницы домой, задыхаясь, рухнул на колени перед домашним алтарем и сбивчиво, второпях, глотая слова и слезы, заламывая крошечные пальцы рук, выкрикивал: «Господи! Я видел тебя, Господи! Я видел твой лик! Сжалься надо мной, Боже, помоги мне, ну, хотя бы немного, хотя бы чуть-чуть…Ты же все видишь, Господи, ты видел меня, ты видел, как мне тяжело… Помоги мне, Боже!»…

Я стоял, курил, смотрел на темное небо и думал, думал…

«Господи, — думал я, — ну ты же видишь, как нам нелегко… Ты все видишь, Господи… Помоги нам… Ну, хотя бы немного, хотя бы чуть-чуть. Помоги нам, Господи…»