Путевые заметки

3 января 1985 года.

Ну и летит же время, замечаю, как давно не писала… Воды утекло много, а пустота не заполнилась, наоборот — из колодца превратилась в прорубь: и глубоко, и холодно.

Уже в Израиле. А что изменилось? Только номер года на календаре, а пустота и одиночество по-прежнему со мной, с той лишь разницей, что в прошлом году могла сказать себе: нужно держаться хотя бы, чтобы Мишку поддержать, а в этом году и этот довод отпал. Сказать себе нечего, разучилась говорить с собой, и терпение кончается, устала преодолевать глупый заколдованный круг.


Куда только судьба не затаскивает. Вот сейчас, к примеру, сижу в грязном притоне, называемом рестораном, посасываю винцо в центре Иерусалима и нацарапываю скрип своего сердца. Жду начала представления в Хан клубе, что в помещении какой-то церквушки, где стены грубые и своды грязные, а украшением на них — самая настоящая чёрная копоть.


А представление оказалось великолепным: публика со всего мира, много элегантных людей. Певец был йеменским евреем с курчавыми проволочными волосами, с несколько негроидными и в то же время азиатскими чертами лица, со смешливо изогнутыми уголками рта и смеющимися глазами, задора хоть отбавляй.

Он пел песни народов всех стран. Была ещё приятная исполнительница еврейских песен с небольшим, но выразительным мецосопрано.

Четыре танцора, две девочки и два парня, исполняли еврейские танцы (никогда не подозревала, что есть столько разных еврейских танцев). Танцевали на уровне хорошей самодеятельности, но босиком и самозабвенно.

Меня усадили на сцене в числе немногих избранных (не знаю по какому принципу). Стол был уставлен бутылками со сладкими напитками и с вином и стаканами. Все курили — топор можно было вешать.

Необычная обстановка, близость артистов и тёрпкое вино привели меня в состояние экзальтации. До начала концерта артисты позвали на сцену всех желающих танцевать еврейские танцы, сцена быстро заполнилась, без меня тоже не обошлось. А пол сцены, надо отметить, был выложен неровными мраморными булыжниками.

Не имея компании, я выражала общительность тем, что подпевала певцам. Я считала, что делаю это под сурдинку, но после концерта певец народа Ду Ду спросил у меня, откуда я знаю все песни. Я его успокоила, сказав, что не знаю их.


Сегодня событий не было. Только странные, совсем незнакомые ощущения. Утром я приехала в кибуц Бейт Оре. Погода в Израиле все дни стояла потрясающая, но сегодня день был совсем особенный. Кибуц оказался великолепной гостиницей в горах над Хайфой, вокруг сосновый лес. А сосны все большие, пушистые, усыпанные шишками. Тишина такая, что сердце стынет от незнакомого чувства покоя и спокойствия. И это в Израиле, в самой горячей точке земли, где философски поджидают Армагедон!

Во мне как будто расправилась круто скрученная пружина. Все переживания и напряжённость последнего довольно длительного времени вдруг исчезли. Утром я еще мчалась на прогулку, ещё глушила себя песнями, но потом вдруг увидела шезлонг на лужайке, взяла журнал и решила до ланча полчаса почитать. И тут произошло что-то непонятное. Солнце мягко и ласково грело, в деревьях слегка потрескивало, иногда птички встряхивали хвою сосен и тогда иголки шелестели нежно и певуче, пели шёпотом, чего я не умею. Панорама была неподвластна описанию.При всей недостаточности территории Израиля здесь ощущался необозримый простор: ширь, глубь и даль. А вдали — Средиземное море. Вблизи горы и горки, и лес, и полянки, и зелень деревьев и травы, и голубизна бескрайнего неба, изрисованного причудливыми следами реактивных самолётов, и далёкие высотные здания близкой Хайфы, и совсем далёкое и белесое море.

И вот что-то произошло со мной. Мне кажется, будет неправильно сказать, что я уснула, нет, я растворилась в мелодичной тишине, в ласковом тепле, в гармоничных цветах. Растворилась и исчезла, время от времени открывая глаза и удивляясь своему непонятному состоянию, такому блаженному и непривычному.

И вдруг ко мне пришло откровение, а может прозрение. Я вспомнила, на какой земле я нахожусь. До сих пор это были слова, исторические справки, могилы и мощи. А всё сосредотрчение синагог, церквей и мечетей воспринималось, как бабушкины сказки, не имеющие никакого отношения к моей такой трезвой и атеистической жизни. Интерес был чисто познавательный.

И тут объяснение пришло само собой: может, это земля эта так на меня повлияла! Может, от неё исходит какой-то особый вид энергии, возымевший на меня такое действие? А может, это был мне знак, что, наконец, я дома, что моя измученная душа может найти покой, о котором я всегда мечтала, но не чаяла обрести? Кто знает?!


14 января 1985 года.

Потеряла счёт дням, пришлось отсчитывать от дня отъезда, чтобы записать сегодняшнюю дату. Неплохо, только портят настроение мысли о предстоящем отъезде и неминуемом возвращении домой. А там рутина, страх, осторожность н многое другое возьмут верх и пропала моя последняя розовая мечта и отчаянное намерение.


19 января. Афины.

Руки не доходят до записок. Много воды утекает, а записывать некогда.

Греция — Афины — далее везде. Всё идёт прекрасно, Бог даровал мне эту интерлюдию перед моим собственным Армагедоном.

Балет великолепный, но классический, не трогает моего воображения так, как совремённый.

Пока одиноко, никто не говорит по-английски.

А Израиль уже позади, со всеми его трудностями, запахами, жалобами — и эмигрантов и местных. Но как прекрасно было его объездить и почувствовать, что все эти кричащие, лезущие в душу с распросами евреи — свои родные, а Израиль — это трудный, но дом. Все жалуются, но живут с юмором, шутками. Живут сегодняшним днём, так как в завтрашнем никто не уверен. Мне завидно, ведь я вошла в такую стадию жизни, когда планировать, а значит переживать и бояться за свои планы, уже не хочется. Хочется только каждое утро просыпаться с картбланш, при этом надеясь на лучшее. Наверное, жить там намного труднее, чем быть в отпуске, но как бы хотелось попробовать ещё раз испытать судьбу, пока ещё есть интерес к жизни. Но стоит вернуться мне домой, и крылья будут подрезаны, я чувствую.

Ну, а в Афинах чужая речь, но очень много знакомых по Одессе сценок, крикливые люди на базаре, оживлённые улицы. Ну и классический балет, остальное ещё предстоит увидеть в турах. Жду с интересом, хотя и не без усталости. Мысли о предстоящем учебном годе отгоняю от себя всё чаще и чаще. Но всё-таки появился луч света, а может быть, обманчивая лазейка.

И опять возвращаются мысли к Израилю, к двум дням, проведённым в Тель-Авиве, к радости ощущения, что я не чужая. А как хорош был фильм об Израиле в роскошном туристском центре посреди старой, захламленой, вонючей Яффы. Чудеса, которые евреи сотворили на этой трудной, иссушённой или болотистой земле, поражают воображение. И еврей здесь больше не нарицательное понятие, а боец, борец, трудяга, крестьянин, рабочий, художник и всё остальное, чем люди могут быть в этой жизни. Отношения с арабами удивили меня, нет ожидаемой мною враждебности. И впервые в жизни я услышала, как арабы хвастаются, что евреи им доверяют и ведут с ними бизнес. Давно в Советском Союзе меня ранили подобные заявления со стороны евреев, что, дескать, русские (не все, конечно) предпочитают иметь дело с ними. Тут мы поменялись ролями, тут евреи впервые в жизни в большинстве. Это незнакомое и приятное ощущение хозяина жизни и страны.

А как удивительна для меня была полная безопасность людей внутри страны. Я бродила одна по ночам в разных местах Израиля, забредала в арабские забегаловки попить кофе или чай. Кругом только доброжелательность, улыбки, шутки, ненавязчивые предложения. А сколько раз с меня не хотели брать денег за чашку чая или кофе. Впрочем в Афинах тоже.

Ну вот, балет кончился. Последний номер «Колесница огня» был пессимистичен и впечатляюще удручающ. Программу и толкование прочитать не удалось: всё на греческом. Одним словом, в греческом зале. Все эти развалины ещё впереди.

Ресторан, в который меня заманили с улицы, оказался холодным, с неподходящей публикой, с не очень хорошей едой, но музыка, или как они говорят «бузуки», хороша, и писать можно. Ничего нового, опять обедала в одиночестве. Улицы предлагают больше общения.

А Израиль, ах Израиль, влюбилась я в Израиль! А может, выдумала себе новый идеал. Нет, не выдумала, ведь даже при незнакомом языке люди передо мной открывались, как диковинные цветы. Глаза, жесты — и чувство душевной близости не оставляло меня. Этот фальшивый, тусклый патриотизм, которым меня шпиговали с детства, вдруг сработал в ином направлении, никак не подготовленным коммунистической пропагандой. Ох, как мне хочется ещё помучиться в Израиле. Если бы только мой родной мальчик отпустил меня ещё разок встряхнуть крылышками напоследок.


22 января 1985 года.

Греция совремённая, зарабатывающая на Греции древней.

Застрявшие советские беглецы из Израиля наводят тоску и не идут из головы.

Мир, перепутанный политикой, бьёт под дых. А мне перед лнцом их ужасной неопределённости стало стыдно за свои страдания. Но легче совсем не стало, ещё раз убеждаюсь, что хорошо распрастронённая философия: чувствуй себя лучше, когда другому хуже, меня не согревает и ко мне неприменима. Легче немного оттого, что может и не всерьёз, но уже намечен выход из положения, если положение не изменится за следующие полтора года.

Становится легче, когда знаешь, что уже не полностью замурована, что появилась брешь в осаде, что не нужно доводить себя до положения защитников Массады.

А Греция современная, и примитивная, и красивая и просторная, зелёно-оливковая, добрая и простодушная, простая и чужая. Развалины старинные сердца не трогают, наивные истории о детстве человечества вызывают много вопросов, которые лень задавать, да они и не поощряются. Зато природа очень даже трогает, и гора под названием Парнас наводит на размышления. Не отказалась бы побывать в месте под таким же названием в Париже. Умиляют маленькие, рукотворные часовенки на обочинах дорог. Они стоят на одной ножке с крестами на крыше, стеклянные коробочки с бутылкой оливкового масла для фитиля лампы (чтобы подливать масла в огонь).

Встречались пару старых, высушенных жизнью греков верхом на ослах, сидевших в седле боком, как женщины.

А в Израиле было Мёртвое море, которое выглядело совсем свинцовым в пасмурный день. Я не решилась купаться там. Предупредили, что ненастоящее золото темнеет. О золоте не думала, но что-то не пустило меня, холод, наверное. А в кибуце покупали огромные финики и кислое молоко. И арабы были приветливые. Ну, а Греция славная, равнинная и гористая, вот только моря ещё не видела. Нет, видела в порту Пирей. Порт выглядел как причал для парусных лодок.

Плачет греческая музыка, даже когда веселится.

А в памяти возникла сценка прощания с Игорьком в Израиле. Пропускной пункт в его часть — это будка часового и ворота, как избушка на одной ножке, наблюдательный пункт, ворота и ограда из больших колец колючей проволоки и проросших между кольцами бурьянов. С полей кибуца тянет вонью удобрений, в ворота военной части заходят автобусы и пешие, все вольнонаёмные, служащие, а Игорёк стоит в своём солдатском ХБ и сапогах, с подпухшей верхней губкой, со сна или от аллергии, и кажется очень далёким и от папы своего, и от меня, пытающейся шутить, чтобы развеять удручённое состояние проштрафившегося и наказанного за то Игорька.

Вот совсем в Израиле не страшно было, но когда глядела на наших детей с автоматами в одной руке и хозяйственной сумкой в другой, в пуленепробиваемых жилетах, становилось жутко и горько на душе.

Хотела сфотографироваться с Игорьком на фоне колючей проволоки, но проезжающий офицер запретил, так что пришлось развернуться и фотографироваться на фоне унавоженного поля.


23 января 1985 года.

Проезжаем через греческие деревушки, соединенные садами. Сады тянутся по обеим сторонам дороги. Вспоминается «садок вишневый коло хаты», только эти сады апельсиновые, мандариновые и лимонные. Иногда попадаются абрикосовые, но они голые в это время года, а вот цитрусовые — сплошное зелёно-оранжевое великолепие.

Вот и заканчивается мой последний тур. Да, перепеты все песни! Приятная, приветливая, добрая Греция! Дни волшебные. Воздух тёплый, прозрачный, пронизанный лучами солнца. Земля красивая, покрытая садами, горами, раскопками, церквями и часовнями (много молятся, видно, оттого, что много грешат), ульями и овцами.

Пересадили меня в другой автобус уже под самый конец. Мой поклонник-кореец не знал об этом, вот будет шок. Он только решился угостить меня чашкой кофе, и я тут же исчезла. Оказалась в автобусе со всеми, говорящими на испанском языке. Вот уж и вправду замуровали. Публика шумная, и поспать не дадут.


26 января 1985 года. Афины — Сидней.

Перепрыгнули через день, одна сплошная ночь. На этот раз дорога очень трудная: полно людей, привязана к своему месту, ноги, как колоды. Из-за того, что день был короткий, кормят слишком часто. Что-то и сейчас будут подавать, но не имею понятия, обед или завтрак. Терпение лопается, как мочевой пузырь. Где взять силы долететь, вытаскаться и пособирать свои тяжёлые сундуки. Хоть бы Мишка встречал. Опять выручила смекалка: чемодан и ящик вместе весили 40кг. Приёмщица с азиатской внешностью проявила служебное рвение и пыталась заставить меня заплатить за лишний багаж. Старый способ, использованный в Балийском аэропорту, не прошёл. Тогда пришлось тащить мой тяжёлый багаж с её весов в другую очередь. На этот раз приёмщица была гречанка, причём ярко выраженная. Она искренне охнула, когда узнала, что я еду одна на весь этот багаж.Тут я ей стала заливать, что скупила пол-Греции на сувениры для всего Сиднея. Она поинтересовалась, что я купила. Тут я не поскупилась на описание богатства, особенно нажимала на керамику, ведь она тяжёлая. Приёмщица попросила меня опять приехать в Грецию, причем поскорее. Если бы она знала, что я провожу арабский барабан из Израиля.

И ещё неплохо было бы, чтобы мои вещи долетели до Сиднея, чтобы их не выгрузили с Мельбурнскими пассажирами

Полёт ужасно скучный, опять замуровали, опять я на вавилонской башне (хоть и повыше). С одной стороны греки, не говорящие по-английски, с другой — австрийцы, говорящие только на немецком.

А старички, у которых я остановилась в Афинах, оказались на высоте. Мне трудно было поверить, что они так искренне ко мне отнеслись. Есть же на свете святые люди. Отвыкла я от тепла, излучаемого в моём направлении. Где у людей берётся столько природной доброты и любви. Я этого приёма, который получила от совсем чужих пожилых людей, никогда не забуду. Как будто с мамой соприкоснулась. Меня тревожит, что я разучилась принимать добро от людей, больше подготовлена к подвохам и умею быть настороже. А вот всё это добро, которое я получила от старичков и симиной семьи, застали меня врасплох. Окаменела я, что ли? Всё думаю, как отблагодарить их по заслугам. С Симой легче, будут возможности, а вот со старичками сложнее. Пусть бы Бог им ещё дал пожить, может, ещё свидимся.

Страшит встреча с Мишей, его первый вопрос, выполнила ли я его заказ. А заказа-то я и не выполнила. Только бы мне себя сдержать, чтобы не расстраиваться и не обижаться.

Подводя итоги, отпуск прошёл отлично, главная цель достигнута — отключилась, только надолго ли хватит. Заклинаю себя, ничто не должно вывести меня и опять повергнуть в пучину отчаяния. Я уже не дрожу больше из-за работы, ведь есть место, где меня всегда примут, где худо-бедно, но я всегда смогу быть нужной. Я уже столько в жизни перестраивалась и адаптировалась, что ничто не должно меня страшить. Отныне вырабатываю лёгкое отношение к жизни. Стану своим собственным психиатором, не дам ничему и никому раздражать меня, выбивать из коллеи. Всякий раз вспоминаю то время, когда готова была покончить с собой, и думаю, что всё остальное просто мелочи.

А если даже останусь без работы, Мишку больше тянуть нет нужды, а мне самой мало нужно, вернее, могу обойтись и малым. Если бы такое отношение могло сработать и в отношениях с Мишкой, если бы только я была в силах держаться, не поддаваться на его провокации. Ах, лиха беда начало!