Путешествие по царству мерцаний
(палиндрометрическое эссе)

Попытаюсь уловить хотя бы лучик из того, что называют «магией воздействия палиндрома» (Ко «ЛУЧИК И ЧУЛОК»). Дело это, конечно же, неблагодарное. Но притягательное. (ТЯНУ!.. НУ ТЯ!).

Помните четверостишие Новеллы Матвеевой: «— Как сложилась песня у меня? — вы спросили. — Что же вам сказать? Я сама стараюсь у огня по частям снежинку разобрать»?.. (САМА-С!)

О природе словотворчества, о поэтическом воздействии художественного слова написано немало и разно. Мне хотелось бы вслушаться именно в палиндром, вникнуть те моменты, которых нет в других формах. (НЕТУ! ВТУНЕ!..) Там есть другие замечательные моменты. Но сейчас не о них.

Для открытия (дверей) требуется ключик. Более подходящего ключевого слова, чем «магия», подыскать не удалось. Принимаю его с некоторой долей условности. (МАГИЯ И ГАМ? — МАГИЯ ИГАМ!)

В основе многих магических воздействий — повтор. (И ПОВТОР В РОТ — ВОПИ!). У палиндрома магия скрытая, труднообъяснимая. Если обычные повторы в стихах создают более понятную, «открытую» магию (ОТКРЫЛ ОТК РЫЛ, ОТ КРЫЛ), то в палиндроме повторы переходят в подсознание по трем тропкам, трем мостикам, создавая три царства мерцания (И РТЫ — ТРИ!)

Первое. Сразу за центром палиндромного стиха (АХИ. ТС! ХИТ СТИХ СТИХА…) зеркальный повтор звуков ощутим сильнее, дальше — слабее, отражение всё менее и менее очевидное. (ОЩУЩУ ЩО?). Предел ощущений есть — об оптимальном количестве слов и слогов говорилось немало (О! ЛАМЕ НЕМАЛО? ЛАМЕ НЕМАЛО, ЕСЛИ ПОПИЛ СЕ). Если не учитывать звуковых ассоциаций с предыдущими строками стихотворения-перевертня, в начале очередной строки — новизна, загадка («а не обычный ли это стих?»), у центра — сгусток близких звуков, затем подсознательное вспоминание начала строки («не обычный!»), но в обратном порядке по каждому звуку (ЛЯ ЗВУКУ ВЗЯЛ?). По большому счёту, повторить звук в его сиюсекундном облике, пожалуй, невозможно (!В ОБЛИКИ ЛБОВ!.. !БОЛИТ ЯМА ПАМЯТИ — ЛОБ!.. !ВО БЛИКИ ЛБОВ!..). В одну и ту же реку звука не войдёшь. Взаимовлияние звуков достаточно велико, соседние звуки — собеседники, но с соседом слева и с соседом справа разговор получается разный. За экватором палиндромического стиха, с точки «зрения» почти любого звука, его «старые» соседи (ИДЕ СОСЕДИ?!) меняются местами, да и соседей этих порой трудно узнать. Звук удивлён, он чувствует себя обманутым: тот, кто стоял в очереди вслед за ним (ЛЯ! ОТСТОЯЛ! Я ОТСТОЙ ОТСТОЯ!), оказывается впереди него! Пространственно-временнАя мерцающая симметрия.

Экспозиция в начале, уплотнение к центру, удивление к концу. В этих трех микроэтапах звукодвижения стиха — первое мерцание.

Кстати. Одно… (ОДНО РОНДО?) Не перебивай! Одно из антропософских упражнений по духовному совершенствованию заключается в обратно-временном вспоминании прожитого дня. Превращение времени бытия в пространство бытия мысли. Как это смыкается с идеями обратимости времени в палиндромии у Велимира Хлебникова, творившего в те же годы!.. (ВЕЛИМИРУ КУДАРИТ ЗАУМУАЗ, ТИРАДУ КУРИМ, ИЛ ЕВ)

Второе. При более-менее сопоставимых строках три этапа (ТРИ — РИТ!) прохождения каждой строки чередуются. При каких-то больших или меньших несоответствиях, которые всегда есть, происходит большее или меньшее мерцание, отклонение от «стандарта» в повторе этапов внутри строки (ВНУТРИ — ВИРТУН!!!). Варьируется величина этапов, их конкретное наполнение и множество самых разных параметров… Неизменно только одно: за первым этапом идёт второй, затем третий, а после него — снова первый (ГУРКОЛО! КРУГ!); при всей возможной внутренней непохожести самих этапов. (Я ИНОЙ ОТСТОЙ! ОН — И Я!) В этом заключено второе мерцание.

Оно (ОНО!!!) сравнимо с морскими волнами, но волны всё-таки почти одинаковы на каком-то не слишком длинном отрезке времени. Сравнивать с радиOVOлнами, с их длинами и частотами — слишком технично. Лучше сравнить с дыханием, только с дыханием взволнованным.

Ещё одно важное замечание по анатомии воздействия палиндромии. Палиндром автором конструируется (РОТ — ВАШ, А НАШ — АВТОР!) и проверяется по буквам (БУКВЫ ТРИ! И РТЫ — В КУБ!). Письменная русская речь в этом смысле особенно примечательна — среднее между чисто фонической (например, белорусской) и «графической» (например, английской): некоторые звуки (НАГЛ — АНГЛ., шучуш) очень близки друг другу в симметричных парах, другие гораздо меньше (АРАП ЕНТОТ НЕ ПАРА! ТО ВОТ НЕ ЕНТО ВОТ!). Но в основном колебание происходит в средних пределах. Особенно часто мерцают парные согласные (СОЛГАСНЫЕ!) по твёрдости/мягкости и по глухости/звонкости — это прямое отражение системы русского письма. (ТНЕ НЕТ? СЕЙ YES! // ЕШЬ YES!)

Третье. На кого-то визуальность палиндрома действует больше, на кого-то меньше (ЕШЬ НЕМОГО ТОГО МЕНЬШЕ! ЕШЬ НЕ МОГО — ТОГО!.. ОГО!.. ОГОГОГОГО!). Всё индивидуально. У каждого свой экзистенциальный кайф, и бесполезно одним пытаться переубедить других. Повторюсь, у каждого визуальная составляющая развита по-разному. Но то, что она в принципе есть (ЕСТ СЕ? ХИ, И СТЕН НЕТ СИИХ!), не подлежит никакому сомнению. Журавлёвская фоносемантика убеждает, что даже при произнесении, например, «Ю» отдельно или в абсолютном начале слова, когда мы слышим два звука, разум наш (МУЗА: «РУШУ РАЗУМ») ощущает слитный «звукобуквенный» образ.

…Почему (ПОЧЕМУ В УМЕ 40 П?!) Снова перебил?! (А ВОН СЛИЛ СЕБЕ СНОВА!) Что? Отдохнул и — по новой?.. ИДИ ВОН!.. Так вот: почему… (УЧЛО! МОЛЧУ!) …не столь популярны словесные, слоговые, сегментные палиндромы? Почему они не столь точны эстетически?.. Вероятно, отчасти потому, что в них живы только крупные языковые знаки, крупная семантика. Некий каламбурный парадокс состоит в том, что внутрь слова словесный палиндром не пускает.

Пытаясь понять механизм воздействия палиндрома буквенного, я не говорю об обычной семантике, о крупных знаках, я говорю о графофоносемантике (звукобуквосмысле). Визуальность в палиндроме — тоже категория симметрии мерцающей. Даже строгий стиль палиндрома сильно мерцает: незеркальность начертаний, прописная/строчная, пробелы и т.д., не говоря уже о шрифтах. Для многих этого мерцания уже достаточно, чтобы подсолить (подперчить) некоторую выхолощенность, которая присутствует при всякой идеальной симметрии; не зеркальность букв, а зеркальное расположение букв. (Это и есть палиндром буквенный).

Итак. Первое мерцание — стиха. Второе — мерцание стихов. Третье — мерцание звукобукв. В стихотворении-перевертне — всё действует в комплексе. В одностроке действует первое и третье. В монопалиндроме, если он дополнительно не аранжирован, — только третье.

Все три мерцания симметрии мы воспринимаем подсознательно, во всех трёх мерцаниях мы не отдаем себе отчёта. Мы об этом знаем, можем принять как данность и рассуждать со стороны, не приводя примеров. Но как только станем пытаться анализировать в процессе, рушится всё, мерцание симметрии исчезает. Парадоксальность палиндромной магии.

Допускаю, что царство мерцания — сам по себе довольно холодный образ, но если через его фильтр чувствуешь живого человека, собеседника, автора, исследователя, слушателя, читателя-почитателя, его душу, его высшее «Я», его образ — визуальный, эмоционально-речевой, энергетический (через книгу, письмо, пространство) — если сердечно всё это ощущаешь, то мерцание из возможного тусклого, жёсткого, холодного становится тёплым, мягким, светлым.

Как могут быть тёплыми солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листья деревьев в такт качелям. Как может быть светлым вечернее мерцание отблеска свечи на маятнике больших старинных часов…

Палиндром — это не обычная симметрия. Палиндром — мерцающая симметрия!

Царство симметрии мерцающей.

Мерцающее царство Симметрии.

2002