Мужчина средних лет, среднего роста, с пронзительными светлыми глазами, одетый в твидовый костюм, темно-серые ботинки и котелок, зажав трость с черепаховой рукоятью под мышкой, в одно дыхание одолел четыре пролета узкой скрипучей лестницы.
— Вы что, опять за своё? — в голосе мужчины была усталость из тех, что давно пережили ужас, похоронили его и по субботам приносят букет фиалок на могилку.
— Так я и знал, что шлюхами дело не закончится!
Фигура, видимая силуэтом у занавешенного окна, оглянулась на его голос. Это был высокий, немного сутулый мужчина, одетый в помятый макинтош, укрывающий тело наподобие сложенных перепончатых крыльев, как у болезненного птеродактиля. Он улыбнулся широкой детской улыбкой, взмахнув рукой с зажатым с ней хирургическим скальпелем. Как в мелодраме, рука его на секунду попала в пыльный тоннель, вырезанный в полутьме комнаты полуденным лучом, пробившимся в щель между занавесками, разбрасывая по конусу света веер ярко алых капель.
Мужчина в сером взорвался:
— Ну почему? Я же оставил вас наедине на полчаса! Вы же его прекрасно знаете, не в первый раз видите! Что сегодня случилось, что вам непременно потребовалось перерезать ему горло? Что он вам рассказал? Признался в тайном отцовстве? Открыл секрет утерянного наследства? Историю семейного мебельного гарнитура? Отчего вы набросились на него, сукин вы сын? — мужчина устало стёк в кресло. — Нет, спасибо, я не хочу посмотреть поближе, — отмахнулся он от приятеля. — И ведь, надо думать, он сопротивлялся, шум поднял.
— Господа, — словно в ответ на его слова, от двери раздался еще один голос, — младший инспектор Лестрейд, Скотланд-Ярд. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах. Потрудитесь объяснить, господа, кто вы такие и что вы делаете в квартире мистера Дойла. Вы, вы — с этим ножом в руках! И где, скажите на милость, находится сам мистер Дойл? И чье это мертвое тело мы наблюдаем в этом кресле?
Инспектор указал на кресло, где, раскинув руки лучами морской звезды, лежало тело в шелковом домашнем халате, с убранными в сеточку усиками и с цветком белого рододендрона в нагрудном кармане. Сутулая фигура подтянула плечи еще выше к затылку.
Мужчина в сером лениво обернулся из соседнего кресла.
— Как, вы сказали, ваше имя, инспектор?
— Младший инспектор Лестрейд, сэр! — вытянулся во фронт полицейский.
— Имя непосредственного начальника?
— Инспектор Грэгсон, сэр!
— Гм… Начальник отделения?
— Сэр Джайльс, сэр!
— О, старина Джайльс, все воюет с драконами беззакония и беспорядка. Передавайте ему привет от старинного друга Ватсона. О, Джайльс, Джайльс! Какие мы были молодые! Какие глупости творили!.. Да, давно уже выросли, обросли заботами, — вздохнул мужчина.
Лестрейд продолжал стоять по стойке смирно, уставившись строго перед собой. Инспектор видел большого босса лишь дважды в жизни, когда его тропинка в коридорах Скотланд-Ярда вдруг пересекалась с орбитой сэра Джайльса, обыкновенно вращающегося в сферах высокой политики, недоступных обычным смертным. На лице Лестрейда отразилось волнение буриданова осла: либо незнакомец, ведущий бонвианский образ жизни, сохранился много лучше своих лет, либо трудолюбивый сэр Джайльс состарился прежде времени. Так и не сумев выбрать ни одну из гипотез, он доверился испытанному способу сэра Исаака Ньютона, провозгласившего как-то в лицо пытливой особы: «гипотез не измышляю», и отказался от дальнейших размышлений.
Мужчина потянулся, поднимаясь из кресла.
— А вы, стало быть, молодой инспектор Лестрейд.
— Лестрейд, сэр! Рад стараться, сэр!
— И каким это ветром вас сюда занесло, Лестрейд? — осведомился мужчина.
— Я пил чай с домохозяйкой, вдовой Пирс, на первом этаже, сэр. А тут эти крики, вдова в обморок, я оказываю ей первую помощь, — инспектор смущенно одернул борта фирменного пиджака, — да-м, видите ли, вдова иногда приглашает меня на чашку чая…
— Так-так, на чашку чая, стало быть, — мужчина оглядел инспектора с ног до головы.
Тот спешно попытался застегнуть пуговицы и пригладить торчащие в стороны короткие рыжие волосы. Веснушки инспектора побелели на фоне заливающей его щеки багрянца, быстро расползающегося по коже от макушки до широких, покрытых белыми волосками кистей рук.
— Вероятно, она еще и читает вам — из «Плача детей», позвольте поинтересоваться, или из «Кармиллы»?
— Из «Кармиллы», — признался Лестрейд.
— Впрочем, законом это не запрещено. Продолжайте, инспектор, — кивнул мужчина.
— Да-м, но как только вдова пришла в себя, я немедленно отправился на место преступления. Вдова сообщила мне, что тут проживает историк, мистер Дойл.
— Проживал, мой дорогой Лестрейд, к нашему горю, проживал. Злоумышленник нанес мистеру Дойлу смертельную рану, от которой тот, естественно, и умер. Как врач я могу заверить родственников покойного, что смерть наступила окончательно и бесповоротно.
— Да, но… — попытался то ли спросить, то ли возразить инспектор.
— Смерть произошла около получаса назад, когда вы, мой юный друг, приводили в чувство бедную вдову, несомненно нуждавшуюся в немедленной помощи. В это самое время преступник прокрался в квартиру мистера Дойла и нанес ему сокрушительный удар, и удар этот, мой дорогой инспектор, был причинен вовсе не хирургическим предметом, который вы видите в руке моего друга, пытавшегося облегчить страдания несчастного. Кстати, позвольте представить вам — мистер Холмс, лучший в Лондоне и единственный в своем роде частный детектив. Мистер Холмс введет вас в курс дела, по счастью, уже расследованного и раскрытого. Дорогой Холмс, позвольте познакомиться вас с честным тружеником сыска и розыска, грозой лондонских карманников и попрошаек, акулой наружного наблюдения и крокодилом слежки, мистером Лестрейдом. Честный малый, каких не хватает нашей полиции, которая, в свою очередь, уже нахваталась всякой всячины на улицах города. Будем надеяться, после этого дела, честь своевременного раскрытия которого, конечно же, будет отнесена на имя нашего друга, он получит столь необходимое ему повышение по службе, — инспектор протестующе замотал головой, пока мужчина говорил, не меняя интонации и не отрывая взгляда от фигуры в макинтоше. — Дорогой Холмс, вы перескажете инспектору результаты вашего блестящего анализа, с которыми вы меня ознакомили, или ваш ум, неспособный простаивать без дела, уже погрузился в размышления над другой чудовищной загадкой? Что это, мой дорогой друг? Случай в Лапитании или страшное происшествие с бароном Литтлвудом?
Его приятель, зажав в правой ладони скальпель, по-прежнему понуро стоял у стола, словно птеродактиль, приступивший к самоанализу вскоре после того, как другая перепончатая тварь откусила ему голову.
— Не буду отрывать вас от ваших размышлений, дорогой друг, — кивнул мужчина. — Тс-с, — обернулся он к инспектору. — Нельзя препятствовать мистеру Холмсу в его работе! Можете себе представить, его ум, чувствительный к малейшим деталям и нюансам, от одного неловкого слова, да что там, шума, может изменить направление своего движения и привести к совершенно чужестранным итогам. Как полет одной безмятежной бабочки станет катастрофой королевства, а взгляд лукавых глаз поднимет ветер в парусах сотни кораблей, ментальная травма, нанесенная мистеру Холмсу, может стать несчастьем не одного человека, но всей Великобритании. Судьбы тысяч людей зависят сейчас от вашей деликатности, младший инспектор. Итак, позвольте, я перескажу вам результаты расследования мистера Холмса в самом точном виде, какой вы только можете получить, учитывая, что как врач я всегда сопровождаю его и составляю подробнейшие отчеты об анализе преступлений.
— Доктор? Ему что, нужен врач? — встрепенулся Лестрейд.
— Я — военный доктор, — быстро уточнил мужчина. — Я воевал. В Афганистане. Видите — шрам, — он дотронулся до шеи, — и нога. Хирурги спасли мне жизнь, но так и не смогли извлечь пулю из кости, обрекая меня на пожизненную хромоту, — доктор прошелся по комнате, демонстрируя.
— Так точно, сэр, — еще раз козырнул полицейский.
— Чтобы покончить с формальностями — мужчина заглянул в глаза инспектора, — позвольте представиться — доктор Ватсон, друг, коллега и неизменный спутник мистера Холмса. Я родом из Хэмпшира. Вы, должно быть, знаете сэра Лоуренса, я прихожусь троюродным братом золовке его тестя. А у моего друга, мистера Холмса, старший брат работает в правительстве. Я вижу, что могу вам доверять, инспектор, у вас честные глаза, я признаюсь вам, строго конфиденциально, — он склонился над уже переставшим краснеть и заливаемым холодным потом и томительной бледностью инспектором, — брат моего друга и есть правительство. Когда маркизу Солсбери нужно было принять решение по поводу архипелага Самоа, к кому, вы полагаете, он обратился после того, как необходимые документы собрали и принесли ему на подпись? Кто, обладая умом столь же уникальным, как у моего друга, способен не только взвесить сотни обстоятельств и судеб, но и принять решение, возвышающее Великобританию и открывающее великое будущее колониям? Я не буду называть вам имя, вы, как умный человек, уже поняли, о ком я говорю. А пока его брат трудится на белоснежных вершинах международной политики, мой друг здесь занимается очищением лондонского общества от преступных элементов, засоряющих дома и улицы нашего славного города. Я же по мере скромных сил, — он отмахнулся от протестующего мычания инспектора, — веду записи его дел. На сегодняшний день я записал, но не издал двадцать шесть тетрадей, сто семнадцать блокнотов и три листа линованной бумаги самыми подробными отчетами о преступлениях, раскрытых мистером Холмсом. Не для него, мистер Холмс обладает уникальной памятью, и записи ему не нужны, и не для славы или денег, как мы могли бы подумать, — инспектор снова протестующе замычал, — и не для потомства, которое превзойдет нас в умственном совершенстве. Но исключительно правды ради и преумножения знания в этом лучшем из миров. Итак, мой дорогой друг, я готов предоставить вам всю информацию, добытую дедукцией мистера Холмса. Дедукцией, мистер Лестрейд, запомните, пожалуйста, это слово.
Он на секунду замолчал, глядя Лестрейду в глаза.
— Вы занимаетесь спиритизмом, инспектор? Как жаль! Я уверен, из вас получился бы выдающийся медиум. Посмотрите только, эта линия бровей, эти тонкие пальцы, очевидный животный магнетизм, — к ужасу инспектора, он дотронулся до его лица. — Когда выдастся свободный вечерок, умоляю вас, загляните на суаре графини Пенкроуз. У неё собирается самое лучшее общество, я вас уверяю, — писатели, поэты, служители театральной музы, — он кокетливо шлепнул инспектора, уже устремившегося по наклонной дороге к обмороку, по колену. — В прошлый четверг мистер Уайльд пошутил такую прекрасную шутку, мы все хохотали как безумные, а леди Чаттерлей смеялась так, что описалась. Не смогла присутствовать на сеансе, бедное дитя. Надо познакомить вас с мистером Уайльдом. Вы, инспектор, я верю, были бы прекрасным медиумом. Так вот, что касается нашего маленького дела. Видите эту свечу на столе?
Стараясь не глядеть на труп, мужчина подошел к письменному столу, поднял подсвечник с одиноким оплывком вокруг серебряного блюдца.
— Что вы думаете об этой свече, инспектор?
— Восковая свеча, обычного размера, два пенни за дюжину. Горит около двух часов.
— Отлично, инспектор! Тогда как вы объясните, что около полудня, когда мистер Холмс вошел в квартиру, свеча еще горела? Даже я видел тонкий огонек, при неверном свете которого мистер Холмс показал мне орудие убийства! Пламя пылало, хоть воск растаял и фитиль сгорел. Свеча горела в отсутствии воска, отбрасывая пляшущие тени на стены комнаты, на тяжелую дубовую мебель, закрытые занавески, словно неупокоенная душа мистера Дойла витала тут, рядом с нами, пытаясь подать нам знак, возможно даже сообщить имя убийцы. Свечу загасил сквозняк, вызванный вашим, инспектор, внезапным появлением, и душа мистера Дойла покинула этот мир навсегда. Она всё ещё теплая, можете убедиться, — мужчина сунул подсвечник под нос инспектору.
— Ну что вы, не стоит, — отшатнулся тот.
— Но что, — торжествующе продолжил мужчина, — заставило мистера Дойла зажечь свечу? В десять часов утра, чтобы, как вы справедливо отметили, к полудню она догорела? Не проще было бы открыть шторы?
— Ему нравились свечи? — предположил инспектор. — А уличный смог не нравился?
— Восхитительно! Именно так, как вы и сказали, мистер Холмс! Именно так все и подумали бы! На счастье, в комнате оказался мистер Холмс, который уловил запах того чудесного вещества, с которым экспериментировал доктор Адольф Байер из Мюнхена. Мистер Холмс давно переписывается с доктором Байером по поводу его открытия, которое, он полагает, станет новым шагом по сравнению с морфием. Честно говоря, мистер Холмс, сам химик-любитель, подсказал герру Байеру пару свежих мыслей, которыми тот и воспользовался на благо человечества. Но злоумышленники всегда найдут, как извратить возвышенные намерения, — вздохнул мужчина. — Преступник, кто бы он ни был, отвлек внимание мистера Дойла разговором, подсыпал порошок в подсвечник и, защищаясь платком у рта, дождался, пока несчастный потеряет сознание. Тогда преступник похитил из комнаты самое ценное — рукопись мистера Дойла, посвященную великим событиям и людям Англии времен наполеоновских войн. Без этого эпического полотна история английской литературы будет обезглавлена. Бегите, бегите скорее, инспектор, вы еще можете догнать преступника!
Инспектор дернулся, как собака, услышавшая команду «фас», но остановился на пороге:
— Кого догонять, сэр?
Мужчина обречено вздохнул, демонстрируя сострадание к недогадливости Лестрейда.
— М-м-м.. — отозвался человек в темном макинтоше.
— Совершенно верно! — подхватил мужчина в сером костюме. Профессор м-м-м… Вы слышали о профессоре Челленджере? Не были представлены? Ваше счастье, мой юный друг! Профессор Челленджер — грубиян, бородач и забияка. Давно не преподает, его выгнали, кажется, из всех университетов Великобритании, однако он имеет дерзость продолжать называть себя профессором! Связался с дикарями, совершенно невоспитанными людьми, и распугал всех коллег своими безумными выходками. Вспыльчивый, несдержанный, честно говоря, он слишком много времени провел с аборигенами, превратился в одного из своих чернокожих приятелей. В странствиях он собрал коллекцию страшных ядов, самую большую в Европе. Эти дикари убивают друг друга, просто не задумываясь, вы знаете! По сравнению с этими детьми первозданной природы Боржиа предстанет старым добрым увальнем, полным сочувствия и сострадания к слабым мира сего. Мистер Дойл помогал профессору написать мемуары о его экспедиции в Амазонии. Он частенько бывал тут в гостях — вот, смотрите, на ковре отпечаток башмака с кусочком рыжей глины того незабываемого оттенка, который можно встретить только в западном уголке Кенсингтонского парка, неподалеку от дома профессора. Их можно даже было бы назвать друзьями, если б хоть одна живая душа решилась считать себя другом сумасшедшего профессора. Но однажды и слабому подобию дружбы пришел конец: профессор увидел, что мистер Дойл работает над другой книгой, вспыхнул, как юная дева, решившая, что избранник тратит время между ней и другой красавицей, устроил сцену, а потом принял ужасное решение. Усыпив мистера Дойла с помощью снадобья герра Байера, он прочел несколько страниц из романа мистера Дойла, и тут уж страсти возобладали над могучим разумом. Профессор украл рукопись, решив выдать шедевр за собственное творение. Видите ли, над ним уже откровенно потешались, с его безумными открытиями и путешествиями на край земли, откуда он вывозит полные трюмы невиданных зверюшек, неизменно дохнущих по дороге к метрополии. Он убил мистера Дойла. Впрыснул яд ему в ухо. Вот, смотрите, — мужчина на секунду склонился над трупом и протянул инспектору ладонь с зажатой в пальцах иголкой.
Лестрейд поперхнулся:
— Свеча, рукопись, глина, укол, яд…
— Осторожнее, инспектор! Это яд самой ядовитой змеи нашей южной колонии, так называемой «жестокой змеи», он может убить слона, если только прокусит шкуру бедному травоядному, — он достал из кармана белоснежный платок и на глазах инспектора протер иглу. — Мы прогуливались с мистером Холмсом неподалеку, наблюдая за уличными происшествиями, чтобы дать пищу его страждущему уму, когда увидели этого ужасного человека, бегущего по улице с кипой бумаг в руках. Из дома мистера Дойла доносились душераздирающие крики. Вы и сами слышали их, мистер Лестрейд, когда пили чай со вдовой Пирс. Холмс понял, что мешкать нельзя. Он обогнал меня, старого солдата, — мужчина извиняюще указал на свою трость, — но и он слишком поздно прибыл к месту преступления. Негодяй уже нанес свой сокрушительный удар, от которой бедного мистера Дойла еще три минуты сжигали адские мучения. Ну что я вам рассказываю, вы же сами были тому свидетелем! Мистер Холмс пытался облегчить его страдания, перекрыв крови путь к сердцу и другим частям тела, но и тут злой гений профессора, м-м-м.., Челленджера, опередил его. Я мог только засвидетельствовать кончину, — мужчина развел руками, подводя черту рассказу, но тут же достал из кармана визитную карточку, набросал что-то на обороте и протянул инспектору, — Вот адрес профессора. Вы сможете застать его, если поторопитесь. Во вчерашнем «Таймсе» было объявление о его будущей экспедиции в Океанию.
Инспектор изучил листок.
— Простите, профессиональный почерк врача, — улыбнулся мужчина. — Поспешите же, и не забывайте, вы всегда можете на нас рассчитывать. Пожалуйста, будет еще чрезвычайно запутанное, загадочное, необъяснимое, душераздирающее дело, обязательно обращайтесь за консультацией. Мой адрес есть на карточке. Пишите, не стесняйтесь, а я непременно, в ту же секунду передам ваш вопрос мистеру Холмсу, и будьте уверены, ваша загадка будет разрешена, тайна раскрыта, а преступники найдены и обезврежены. А сейчас простите нас, дорогой друг, нам пора. К пяти часам мы ждем графиню Милуокскую, она русская, потрясающая женщина. Держится великолепно, несмотря на ужасную семейную трагедию, но тут я не могу вам ничего рассказывать, вы уж простите, не могу, не уговаривайте, — он понизил голос, — тут замешана честь особы королевской крови.
Припадая на правую ногу, он промчался по кабинету, подхватил под руку своего приятеля и почти поволок его к двери.
— А в полночь нас должен навестить милейший граф Роузбери, мистер Холмс обещал уделить ему полчаса времени для обсуждения способов разрешения Балканского кризиса. Ох, уж эти турецко-подданные! — мужчина погрозил пальцем в пространство, раздавая дипломатические предупреждения неведомым туркам, от которых те должны были немедленно застыдиться.
На пороге он обернулся:
— У вас с собой чековая книжка? Гонорар за одну консультацию мистера Холмса составляет 200 фунтов, но вам, как представителю доблестной полиции, полагается скидка. Будьте добры, выпишите чек на имя мистера Холмса, сумма — 50 гиней. Благодарю вас, дорогой Лестрейд. Всегда рады помочь честному служащему. Адью! — попрощался он, оставив инспектора в кабинете наедине с трупом.
— А ты знаешь, урод, — мужчина поднял воротник пиджака, быстро шагая по улице и не глядя ни на призывно покрикивающих извозчиков, ни на семенящую за ним сутулую фигуру, — не знаю почему, мне вдруг стало легко. Не оттого, что заговорил зубы Лестрейду, ему и индийский младенец их заговорит и без кокаиновых пастилок вытащит изо рта, и не то, что тебя выручил, даже не знаю, почему я в это ввязываюсь, нет бы бросить старого дурака, когда он в очередной раз влезает в лужу, ребячество какое-то, ей богу! Но этот Дойл… Новый Вальтер Скотт нашелся! Знаешь, вот честное слово, легче стало. Будто кровь он мою пил. Будто кандалы с ног упали, тьфу-тьфу-тьфу! Словно он связывал меня, навязывая другую личину. И сколько времени! А теперь — перестал, так я чувствую, — мужчина обернулся к приятелю, который в ответ залопотал что-то невнятно-восторженное, как собака, которую похвалил хозяин, — а я доверяю своим ощущениям. Теперь — всё, — он подмигнул, обведя рукой уходящий в туман ряд красно-кирпичных домиков, теснящихся друг к другу по обе стороны улицы. Дышится-то как! — он полоснул тростью по воздуху. — Весь мир, и лучшая его устрица, восхитительный туманный Лондон, теперь мой!
Он наткнулся взглядом на преданный взгляд спутника.
— Так что, по совести, я тебе должен сегодня праздник устроить. Маленький праздник, никакого опиума, шлюх, скрипки. Пиво, бифштекс и трубочка. Привыкай отдыхать как англичанин, урод. А с завтрашнего утра снова за тренировки. Ты же помнишь, у тебя через неделю ринг! А как ты думаешь, нужно быть подкованным, чтоб не отбросить копыта.
Мужчина расхохотался собственной шутке и вместе со спутником исчез в тумане.