У Максимки бога по варежке на кажном пальце — и все как есть разны. Вот на среднем — варежка железна, а про остальны нам не ведомо. И когда Максимка бог шибко гневатца начинат, он железну варежку ту снимат, а под ней, значитца, — ноготь самый большой да самый заточенный. Во-о-от такой! И царапат он тогда тем ногтем прям по небу слова непонятны, то ли наказы нам, а то ли ругательства даже.
Да так царапат — от скрежета зубы сводит. А небо крошитца да с руки его осыпатца, от снега не отличишь. А потом обратно железну варежку одеват.
И слова те подолгу висят, как узоры на белых совах над головой зависших — уже ни прочитать, ни отвернутца…
Однак отходчив Максимка — забыватца, губами вослед шевелит. И оживат кажно слово! А потом вниз падат, а потом как есть — кому волосами отросшими, кому шапка мехова, а кому и мыслями. Один раз оленями даже…
И народ тогда тоже оживат, пляшет про это всё. Говорит:
— Оу-у!
Говорит:
— Ай, спасибо, Максимка бог! Пешы исчо!
Луна — это проталина така. Её Максимка бог выдуват на морозном небе.
И тогда смотрит в неё подолгу своим глазом жёлтым. И всё как есть в ту проталину видит! И тебя, и меня видит. И того, кто от всех схоронитца не прочь, того же еврашку…
А если луна белеть начинат, люди шепчутца:
— Вай, Максимка опять отвернулся от нас — чёрного воздуха жди теперь, однако!
И тогда, в самом деле, чёрный воздух наползат и проталина затягиватца. И тогда надо ближе быть, за руки взятца. И глаз с огня не сводить. И старатца не спать подольше. Да чёрный воздух помаленьку в себя вдыхать, не шибко. И выдыхать тут же, иначе осадок начинат скапливатца. А в ком осадок, тот храпеть начинат точно баруси-демон. И снитца ему, что и вправду баруси он — одноногий, однорукий да одноглазый. А тогда надо ему колотушкой в голову постучатца:
— Вай, не спи, совсем почернеш! А то ум короткий станет, сила короткой станет. А потом и тебя не станет. Лучше с женой играй, народ делай…
А ежели все уже захрапели, даже тот, кто с колотушкой — тогда беда. Тогда баруси — тут как тут, сам явитца. Но я про то не буду, а то сердце забоитца…
Лучше скажу, сколько-то потом Максимка бог всё равно про нас вспоминат. Приходит на старо место:
— Оу! Всё затянулось уже, опять дышать надо!
И уже в другом месте на небе луну продышит и к нам заглядыват.
И тогда плывёт по небу Максимки бога глаз жёлтый. Кажному внутрь заглядыват. И сердце у того боятца перестаёт.
Это не сказка, это старых шаманов рассказ. Тако только в тёмну пору быват …
Всяк бог такой народ заслуживат, какой создать смог.
Максимка бог на этот счёт не переживат. Максимку его народ устраиват. Так, поворчит для порядку, не шибко. Буркнет вполголоса:
— Националисты хреновы…
Или:
— Глобалисты хреновы…
Или:
— Поэты хреновы…
Потом скажет:
— Ай!..
И рукой так. Тишиной исполнитца. И давай по небу всяку визуальну поэзию развешивать.
Народ внизу сопит, впитыват. Всякий коментарь пишет, выкрикиват.
Тот коментарь, што от души, он как молитва вверх подниматца, до Максимки долетат. Максимка его тогда читат, радуетца:
— Ай, какой народ создал! Шибко хороший…
А тот коментарь, што от худого места — тот не летит. Камнем падат на соседский чум. И тогда уже народу не до Максимки — сосед соседа коментироват. Чёрный воздух, каким за ночь надышался, выплёвыват. Измажутца, смотреть неохота. Максимка бог и не смотрит…
А если бы смотрел, то сказал:
— Соседи хреновы…
А только молчит Максимка. Не повод это от поэзии отвлекатца…
А то пришёл к Максимке богу зверь-хомяк и давай молчать. День молчит, два…
То по пятам ходит и молчит. А то в уголку примоститца и продолжат. Только глазёнками зыркат.
Не выдержал тогда Максимка:
— Тебе штоли, зверь-хомяк, помолчать не с кем?
А тот продолжат.
— Тебе штоли помолчать негде?
А тот продолжат.
— Тебе штоли…
А тот…
— А может у тебя, зверь-хомяк, и вовсе языка нет?
А тот возьми да и высунь язык-то — на! смотри, Максимка бог…
Нехорошо получилось, дразнитца будто. Максимка бровь заершил, а тот — и вовсе, хоть и раньше молчал, теперь как онемел.
Така молчальня и длилась. Сколько-то дней прошло.
А надо сказать, раньше, когда Максимка бог ещё простым максимкой промышлял, был у него Научитель. А потом перестал. Говорит:
— Всё, максимка… Может чего и не рассказал, а тебе хватит, а меня наверху ждут. Звони ежели што.
И бубенчик оставил, максимка его в шапку зашил. А тот жердь приставил, на небо ещё выше полез. Там и живёт, не слазит.
— Вай… — думат Максимка бог.
Сам себе говорит:
— Однако, мой Научитель что-то мне скажет. Надо к нему звонить. Выпытать про зверь-хомяк как есть.
Бубенчик из шапки достал, связатца пробует.
Сколько-то прошло, отозвался Научитель, объяснят:
— Зверь-хомяк не потому молчит, что вредный. А потому как «закомплексованный», так у нас на Верхней земле говорят. Слова-то у него есть, и много он их знат, а выговорить опасатца. Ему всё кажетца — вот расскажет он и всё! Улетят слова. Потому носит во рту, бережёт. А то ли запасливый он, а то ли жадный. Отсюда нехорошо видно, беда как высоко…
Всё как есть тогда Максимка бог про зверь-хомяк понял!
— Вот тебе, — говорит он, — двойны щёки. Будешь туда самы ценны слова складывать, штобы выговорить их не боятца. Просторны щёки, сам бы носил.
Зверь-хомяк лапки так на груди склал, ладошки потират, благодарит. Глазёнками поблёскиват. Щёки берёт, к мордочке прикладыват, радуетца.
А только Максимка бог по делам отвернулся, он за своё. Продолжат!
А щёки под еду приспособил. Набил впрок, как мешки. И опять молчит, слова бережёт.
— Ай! — осерчал Максимка бог, махнул на него. — Иди. Здесь тебя не надо!
Тот и пошёл.
Такой вот ушлый зверь-хомяк. Беда какой находчивый! Теперь мне и карманы даже не нужны, так себе думат. Еда-то важней будет. А слова што? Не шибко я важный зверь, можно и помолчать…
А вот скажи — богу библиотека зачем? Даже если он Максимка бог, который запросто. Так запросто, даже кажетца — он неподалёку живёт и как есть всё про тебя понимат.
Раньше так и Максимка сам думал. У него даже полка была пуста. Полка висит, а он ничего не ставит. Висит, а он не ставит! Разве што зверь-хомяк придёт — его размещал. Чтобы лучше видеть, как он молчит, а тому, штоб удобней. А в зверь-хомяк што прочиташ? А услышишь што? Молчок один…
Тогда задумал Максимка бог: нову тварь создать — книгу! Штоб размножилась потом в библиотеку, тако слово Максимка загодя придумал.
И вышла у него сперва — Толмачь-книга. Та, котора всё на свете разъяснят. И про тебя разъяснят, и про меня. И про того, кто от всех схоронитца не прочь, того же еврашку. А если никто у неё не спрашиват — она молчит. Как зверь-хомяк. Стоит на полке и молчит. Правда, и не размножатца. И слово, получатца, придумано без пользы — кака така библиотека?
Спрашиват тогда Максимка. У самой книги и спрашиват. А та возьми оживи да толмачит ему:
— Пара нужна, однако! Ещё одну тварь впарь. Штобы говорила-талдычила. Тогда игратца будем, библиотеку делать.
— Вай! — думат Максимка. — А ведь верно.
Впарил. И вышла у него тогда — Талдычь-книга.
А разговорчива кака вышла! Не захлопнешь — не умолкнет. А капризна кака. Да ещё с изъяном, не доглядел Максимка бог — червий завёлся в этой Талдычь-книге. И в соблазн большой ввёл её — говорить не по писаному, а то, што он, червий этот, узорами выгрыз.
Взялись Толмачь и Талдычь за руки, обчаютца. Вроде как и Максимка им уже не нужен, сами во всём разберутца.
Осерчал тогда шибко Максимка бог, прогнал обоих. Сбросил с полки вниз — на Нижню землю.
А эти оба два отряхнулись, пошли куда глаза, как люди.
Букроссинг какой-то, подумал Максимка. А потом — ай! — махнул рукой. Он некоторы слова как будто наперёд знал, а нам это не нужно. Што за слово тако — букроссинг?
Так те оба два — Толмачь да Талдычь — и бродят меж нами. А им навстречу разны попадаютца. И люди с шитыми лицами попадаютца. И те, што дикими промышляют. И которы в тёмну пору молчат страшно, куда там зверь-хомяку!
А как истолмачить то, што в любом человеке наталдычено? Они же разны попадаютца. И слова у них не совпадают. И много их, как лес. Кому нужна така библиотека?
А вот когда они, Толмачь и Талдычь, воедино в одно сходятца — тогда с них шаман получатца. И талдычит. И толмачит. И в голове будто прояснятца.
А только сам шаман, когда камлать начинат и в бубен бьёт — всё голову запрокидыват, всё наверх смотрит на ту полку. Как будто проситца. А Максимка бог всё одно обратно не зовёт. Верно гневатца до сих пор.
Про то нганасаны талдычили. А я вам толмачу. Может чего и напутал…