Б. Констриктор

Цагендон
(отрывки из дневника)


* * *

Мухи сидели друг на друге, выполняя генетическую программу. Убил их газетой, свернутой в трубку. Вышел на балкон. Опять скрипят качели Сологуба. Кругом только тексты. И ни черта больше!


* * *

В прихожей повесил плакат «Сволочи, читайте Салтыкова-Щедрина»! Жарил мясо и думал о создании теории литературного поля. Красный ободранный диван похож на Сутинскую тушу. Анютины глазки в стакане из-под маминых зубов.


* * *

От женщины с сосисками пахло вином. Она шептала: «Милый, милый…» Нам было тесно на красном диванчике. Посреди ночи она сказала: «Как много книг!» Потом спросила: «И все разные?»


* * *

Бабушка Вера сравнивала паспорт с египетской и тибетской литературой загробных странствий. Она любила показывать обыденные вещи в мифологической перспективе. Рушилось время, и шаманский бубен принимал вид долгоиграющей пластинки. Культура мышления, учила бабушка, определяется не столько образовательным цензом, сколько волевыми импульсами. Знание само по себе мертво. А поэзия — всегда авантюра.


* * *

Еще не задолго до смерти она мне открыла, что у эмоций есть своя математика. Такие же непреложные законы. Таблица умножения. Таблица эмоций Брадиса. Ничего оригинального. Но высшие существа любуются нашими чувствами, как мы любуемся северным сиянием, грозой, закатом. Мы — неосознающие себя акварели. Живые краски космоса.


* * *

Бежать на свидание, мять чью-то потную ладонь, задыхаясь, стягивать колготки и биться в поступательном ритме: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Эти бесконечные вальсы вокруг продолжения рода. Я помню эту диарею любви! Или сон, когда видишь гальюн, огромный, как собор св.Петра.


* * *

Сижу на балконе тела и шепчу: «Господи…» А что дальше сказать, не знаю.

Худо нам.


* * *

Все лето часто бегал в церковь, а потом звонил ей по телефону. Дома никого не было. По возвращении пытался читать. К телефону никто не подходил.


* * *

Хочу написать небольшую даосскую повесть о путешествии внутри текста. Ее герой, тибетский отшельник Цагендон отправляется на джонке в плавание по Священной книге. Он плывет между строк. Они, подобно белым хребтам, возвышаются вокруг Белой реки. Горы суть буквы и иероглифы всех времен и народов. Цагендон назвал их узелками смыслов после того, как отведал дальневосточных грибов.

Собственно, это я вернулся к старой идее романа «Приключения чтеца». Это должен был быть метароман о мировой литературе и бабушке Вере. Симбиоз структурного анализа с галлюцинацией, поэзии со статистикой, причудливый узор ереси и ортодоксии.

Конечно, я никогда его не напишу. Но эта идея мне дорога, ибо такой роман обязательно будет написан. Что Кастанеда отчасти и сделал.

Плод созрел, осталось только сесть под Мировое дерево и подставить макушку.


* * *

Бабушка Вера завещала мне воздушный замок на песке. Он такой огромный. И никаких коммунальных платежей.

Декларация днища как такового
(Введение в генезис телесериала)

Для начала цитата из паршивого романа Памелы Хэнсфорд «Особый дар». «Но вы понимаете, что это значит? Регулярно, изо дня в день, столько-то часов отсиживать зад. И не ждать вдохновения, потому что оно не приходит никогда. Троллоп такие вещи понимал, а его за это презирали».

Такие вещи понимал и Салтыков-Шедрин, который определил Каткова как счастливого обладателя чугунного днища. Замечу, что полное собрание передовиц Каткова заняло 25 увесистых томов in folio.

О музыкальных особенностях национального днища поведал Расплюев в «Смерти Тарелкина».

«Расплюев. Водка — так водка. (Выпивает.) У меня это, батюшка, под одним номером.

Тарелкин смотрит на пол.

Вы чего ищете?

Тарелкин. А я смотрю — может, у вас днище выперло, — так не проходит ли насквозь?

Расплюев (встряхиваясь на стуле) Нет, сударь!.. У меня крепко, — не пройдет. Вы слыхали, у Паганини был инструмент?

Тарелкин. Слыхал.

Расплюев. Ну, у меня лучше.

Тарелкин. Верю.

Мать Троллопа, Френсис Троллоп, начав писать в 50 лет, успела выпустить 114 томов. Сам Троллоп начал писать в 30 лет, да так расписался, что к концу жизни по количеству написанных томов превзошел всех современных писателей и даже Вольтера. Индийский писатель Ковалли написал уже более тысячи романов. Каждое утро в 5 ч. 30 м. Троллоп садился к письменному столу и писал в течение трех часов, не отрываясь. За каждые четверть часа ему полагалось написать 250 слов. В романе «Барчестерские башни» (из цикла «Барсетширские хроники» — всего 6 книг) он пишет: «Конец романа, как и конец детского обеда, должен состоять из конфет и засахаренного чернослива».

В конце сказки «Гиена», носящей многозначительный подзаголовок «Поучение», гениальный Салтыков-Щедрин начертал следующее: «Достигается приручение довольно легко: стоит только чаще прибегать к побоям и купаньям в холодной воде. Прирученные таким образом гиены, рассказывает Брэм, завидев его, выскакивали с радостным воем, начинали вокруг него прыгать, клали передние лапы ему на плечи, обнюхивали лицо, наконец, поднимали хвост совсем прямо кверху и высовывали вывороченную кишку на 11/2 — 2 дюйма из заднего прохода. Одним словом, человек восторжествовал и тут, как везде; только вот высунутая кишка — это уже лишнее».

Читатель, прочитав этот опус о последнем дюйме и чугунном днище, поднимись со стула и убедись, нет ли там засахаренного чернослива.


Опубликовано в Альманахе короткой прозы Pro/за журнала «Меценат и мир»
(составитель и редактор альманаха Т. Михайловская)