По вечерним улицам то тут, то там зажигаются розовые и фиолетовые фонарики. И женщины в цветах берут под руки прохожего и ведут по аллейкам с ночными бабочками. Маленькая девочка в изумрудных листьях опускается на колени, в ее ручках чашечка с теплым напитком — как причастие. После двух, трех девочек пьяный ветер качает фонарики, оставляя в воздухе фигурные блики. В беседке на островке, куда доставляет старик в клочьях хлопка или тумана, накрыт столик. Чего здесь только нет… Прохожий целует женщин, шаловливо срывая с них лепестки под шелест смеха.
— Такой вечер бывает только один раз… — шепчет одна из женщин.
Прохожий изъявляет желание осмотреть, как и из чего делаются эти великолепные блюда, его не покидает мысль, что он на пороге величайшей тайны.
Мужчины, искусно перетянутые ремнями, бьются с питоном, побеждают его и торжественно освежевывают, посвящая какому-то божеству, жарят и с поклоном подносят откушать. Вновь чашечки качают фонарики. И под самым ярким играют свадебные мотыльки, но их ловят девочки в листьях и скармливают птицам. Мальчики тут же устраивают петушиные бои, зрители делают ставки. Длинноногий забивает белого, и мальчик поднимает над головой победителя, а потом сворачивает ему шею.
В свежести используемых продуктов сомневаться не приходится. Очарованный и объевшийся прохожий отваливается от стола, не доев куриной ножки. Вокруг него собираются остальные гости. Полуголая женщина протягивает плод. «Такой вечер бывает только один раз», — повторяет она.
Неизвестно откуда падает копье, убивая бедного прохожего. Мужчины, перетянутые ремнями, уносят тело.
Кто-то пьет из чашечки. Болтаются фонарики. Такой вечер бывает лишь раз… — звучит в воздухе. Кто-то выражает желание посмотреть на весь процесс приготовления.
Женщина в плодах винограда подтирает с пола кровь. Девочка задумчиво ощипывает изумрудные листья со своего наряда и бросает, бросает, бросает их…
Он зажег спичку и уставился на маленькое пламя. Когда оно уже вот-вот должно было исчезнуть, человек разорвал пачку сигарет и подставил ее огню. Медленно и осторожно светлячок лизнул пачку — раз, другой и перелез со спички на картон и стал чуть-чуть побольше. Теперь человек уже мог погреть руки.
Потом огню были преданы носовой платок, телефонная книжка; пачка проездных талонов. Пламя становилось все сильнее. А человек так обрадовался этому живому существу, что вскоре бросил в огонь теплую шубу и сапоги, рубашку и брюки, огонь становился все неистовее и вскоре совсем притиснул человека к стене. И тогда тот отдал огню свои руки и ноги, глаза и волосы и стал никем.
Огонь подобрал валяющееся на полу тело, одел его на себя, и стал человеком.
С минуту я смотрела вслед уходящему пламени, а куда ушел «никто», я не видела.
Да и был ли он вообще… этот «никто»?
Мой клинок уже родился, осталось только кому-нибудь увидеть его во сне. Хорошо бы конечно, окажись он человеком слова. В чести и славе, в доспехах предков, да с именованным по обычаю кинжалом продолжу путь свой.
Но если только врагу в один из сатанинских дней пригрезится мое оружие — лежать мне под небом грозовым, а сердце мое станет алыми ножнами для этого кинжала.
Не дай бог, увидеть мой сон дураку или ленивцу. Посмотрит такой, подивится, и забудет, в мир не пустит. И будет сон носиться неисполненным желанием, птицей, потерявшей гнездо, да не воплощенным в плод объятием, пока кто-то не встретится с ним снова.
Ко мне залетел ангел. Он пел и играл на волынке. Мы занимались любовью, в широкой гостиничной ванне. А потом он ушел, таинственно улыбаясь. Ушел и унес сто долларов.
Мне говорят: «Опомнись»! На какой панели ты его нашла это чудо? Гляди — вот окажется, что он еще и в перьях. Наплачешься».
Но я не слушаю. Я знаю — это ангел. Типичный ангел. А то кто же? Если с ним моя душа улетала в рай.
Странные существа населяют бриллиантовую планету любви. Странные, но необыкновенно милые, душевные. Эти ребята, созданные вроде бы самой природой копией друг дружки, точно отражения в бесконечных гранях родной планеты — огромного и прекрасного бриллианта, они научились настолько изменять и преобразовывать свой внешний облик, что просто диву даешься. Да что там облик!
К слову, рождаются они все бесполыми и на удивление одинаковыми, но спустя какое-то время начинаются происходить чудеса, это малыш обнаруживает себя и начинает лепить. Падают крупные звезды, а он то весь оплывает подобно горящей свече, то вдруг взрывается как петарда. Это зависит от того, в каком облике предстают перед ним окружающие. Годам к четырнадцати или даже раньше странное существо начинает выбирать себе пол.
Хотя он может менять его чуть ли не каждый день — дело вкуса. И решающим звеном тут служит одежда и косметика, стихи, музыкальные образы и многое, многое другое.
Облачится он, например, в пикантное бархатное платье, подведет глазки, покрасит реснички и щебечет потом полдня по телефону, или жеманится, краснея под пудрой в заснеженном кафе. А то вдруг встрепенется вся, облачится в алую мантию, да золотую кольчугу, так бородка да меч острый сами и вырастут. Пойдет геройствовать ради прекрасной дамы, во имя невнятных, но вечно сияющих богов. А нет дамы, то и сам из окошка платком надушенным помахать может, а то и по небу на огненной колеснице прокатится.
Вот такие нежные и бесконечно изменчивые существа населяют самую твердую в мире и мирах планету — планету из чистого бриллианта, не зная о цене бриллиантовых скал, не ведая о своих талантах.
Сколько еще причудливых граней красоты предстоит нам открыть? Сколько раз произнести заветное: «Остановись мгновенье — ты прекрасно».
Странные, но бесконечно близкие мне существа населяют драгоценную как шкатулка царя небес планету Земля.
Недозволенно благоухая чем-то запретным, давнишним, он шел, и его аромат звал за собой. Звал, говорил, — ну что же ты, глупышка, у меня хорошо, у меня яблоки…
Наконец-то. Я вспомнила — так пахло в райском саду в тот последний раз.
Ангел-демон улыбнулся, и, взяв меня за руку, повел как маленькую.
— А я искал тебя, Ева! Старик давно уже всех простил и ждет пить чай с яблочным вареньем, оно даже чуть-чуть засахарилось. Яблочки маленькие, но прозрачные, и плавают в сиропе как в янтаре.
«Варенье из райских яблок»! Подумала я с восторгом. А вслух спросила.
— А как же Адам?
Сделалось грустно.
— А что нам Адам, признайся, ты же всегда любила меня.
— Ну, как-никак… — я улыбнулась. Это была правда.
— Стукач несчастный! — брезгливо сморщился мой друг, — не плачь. Не явится — купим другого, а то может, и я на что сгожусь?..
Мы обнялись и пошли уже вместе. Как тогда, еще до яблок, до разлуки… Так будто бы и не было этих лет…
Сад простирался от горизонта до горизонта. В белизне цветов стоял белый особняк, похожий на усадьбу какого-нибудь русского помещика девятнадцатого века.
Завидев нас издали, Бог на веранде замахал руками, гостеприимно показывая на стол и раздувшийся от важности самовар.
Жил-был маленький человек. Он вставал в одно и тоже время, завтракал, гулял с собакой и отправлялся на работу. Вечером возвращался домой, надевал тапочки, пил кофе, курил и что-то писал в толстенькую, засаленную тетрадку.
И так продолжалось много, много лет. Маленький человек приходил домой, пил кофе, играл с собакой и ложился спать.
Но вдруг однажды он умер, и никто не заметил, что не стало маленького человека.
А через несколько лет люди нашли толстенькую засаленную тетрадку и сказали, что он был великим поэтом. И напечатали книги с портретом маленького человека, и написали диссертации, посвященные великому поэту. И женщины влюблялись в его слегка застенчивую улыбку. И поставили люди огромный памятник.
Но все это случилось через много, много лет после смерти маленького человека. А тогда лишь собака знала, что потеряла большого друга.
— Как ты думаешь, почему обо мне стали говорить в прошедшем времени?
— Загадка… может, ты умерла?
— Возможно. Я слышала уже легенду обо мне. Ты не знаешь, откуда берутся легенды?
— Бабушка говорила, что они высиживаются в птичьих гнездах высоко в горах, а потом стекают с талым снегом.
— Вместе с птицами стекают?
— Нет, птицы не любит воды, впрочем, как и коты. Птицы спасаются летом, а рыбы плывут.
— Ты уверен.
— Да, реки текут, корабли плывут, а кошек мы чешем за ушами.
— Я знаю по-другому.
— За усами?
— Да нет, я о легендах, я слышала, что один писатель ставил перед собой пустую кастрюлю и в ней появлялся театрик, актеры плакали, смеялись, а он все записывал. Пока ни умер.
— Почему?
— Говорят по-разному, то ли однажды в его кастрюльке поселилось небо, и он стал отхлебывать как кот, который не любит видов, но любит облака, пока не улетел. Другие считают, что вредно очень долго видеть в кастрюле лишь пьесы, третьи…
— А что в твоей легенде?
— Говорят, это когда я была еще маленькой, знакомая фея предсказала, что я что-то вроде полной чашки — всегда несу в себе дождевую воду, как грозовая тучка. И предназначена для пустыни с верблюдами и без рыб, потому что они не любят песок, а верблюды любят. Так и произошло. Стоило моей ножке оставить на дороге небольшое углубление следа, как оно тотчас наполнялось водой. Осознав это, я обратилась к дожу с нижайшей просьбой позволить мне удалиться в пустыню.
— И что же дож?
— Дож? Ты что же не знаешь про нашу хваленую административную систему?
Особенно злились дворники, ведь я ходила домой и на работу одними и теми же путями, с которых они просто не успевали счищать лужи. Я отсылала прошение за прошением, это грустная история. Вскоре весть о моих способностях коснулась всех слова общества, меня перестали принимать на работу. А однажды после маскарада утонул белый Пьеро, сделавший мне предложение накануне.
— Тебя так и не отправили в пустыню?
— Нет, хотя там я бы приносила пользу.
Я хотела не покидать дома, но хозяева гнали меня, как будто я была воровкой. Да и была ли я виновата? Старая фея одарила меня способностью нести в жар пустыни спасительную влагу, я должна была разводить сады и наполнять пересохшие колодца. Жаль только, что фея была слишком старая и склерозная, и поселила меня не там где нужно.
— Странная история, и ты конечно ни в чем не виновата. Кстати, а как называлась место, в котором ты жила в прошлой жизни?
— Венеция.
Я держал ее на руках и удивлялся — какая маленькая.
И откуда в ней столько всего: историй, песен, птиц, кошек и бабочек.
Ты была такая хрупкая, будто драгоценная ваза, доверенная мне по ошибке и я страшно боялся, что ты упадешь или будешь похищена негодяями.
К полуночи часть тебя со звоном разлетелась стеклянными шариками с певучими колокольчиками внутри, и я не успел поймать ни одного. Лишенная стекла, составляющего твою обычную оболочку, ты стала цветком белой, тонкой лилии, в лунном свете покоившейся в моих ладонях, чтобы не рассвете обратиться легким туманом и улететь от меня навсегда.
Я хотел вдохнуть тебя, чтобы оставить в себе, но споткнулся о хрустальный колокольчик.
Ты улетала все выше и выше, пока я не потерял тебя среди облаков.
— Этакий, разэтакий шалопай! — ругаюсь, — малолетний преступник! Вот что удумал, в людей целить, в живых пока метить. Куда родители смотрят?! Тоже мне Вильгельм Телль! Дожили! В таком-то возрасте!.. — сержусь, копошусь, над прорванной блузкой сокрушаюсь.
— Тюрьма по тебе плачет, — говорю, — нахал! И главное, какую моду выдумал, мало того, что с луком, да еще и нудист!
— Ну, извини, — мальчик разводит руками и уходит.
— Постой, — вдруг смущаюсь я. «Кто знает, может у него проблемы? Может парню ночевать негде? Отпустишь, а вдруг его кто-нибудь обидит? Проклинай себя потом всю оставшуюся жизнь. А так — может, ничего еще? Может, все и срастется в моей пустой, одинокой жизни? Усыновлю пацана, мне скоро тридцатник — по закону можно, а он вроде бы хороший, глаза добрые, хотя взглядик, прямо скажем, бандитский, да и манеры… и лук… Хотя… безодежный, да еще и безоружный, далеко бы он вот так ушел? Умный мальчишка, самостоятельный!»
— Стой! — кричу. — Постой оглашенный, может, ты есть хочешь? Может, тебе из одежды чего надо? А то и вообще, пойдем ко мне. Вдвоем веселее.
Но он идет, не оборачиваясь, только пожимает плечами, стрелы в золотом колчане мелодично позвякивают.
— Подожди! Скажи хоть, как тебя зовут?!
— Амур! — говорит мальчишка и, ловко развернувшись, стреляет прямо мне в сердце.