— Роман…, и фамилия у вас такая же похожая, Рома…?
— Романков.
— Точно, Роман Романков! Да, сколько лет, сколько зим. Спасибо, что зашли, кстати. А то знаете, студенты не очень часто навещают преподавателей, особенно преподавателей-пенсионеров.
А вы где сейчас, Роман?
— В Артемовске.
— О! Во глубине уральских руд, ха-ха. Да вы и родом оттуда, если мне не изменяет… А она мне, ох как изменяет, должен я вам признаться.
— Вы правы Дмитрий Николаевич, я оттуда.
— И где вы там?
— В школе, учителем истории.
— Да ну вас, шутите?
— Честное слово.
— А почему не в коммерции, как все?
— Вы же меня истории учили, Дмитрий Николаевич, а не коммерции.
— Ну правильно, опять я виноват. Легче всего свалить все свои невзгоды на старого, больного профессора. Но в свое оправдание хочу заметить, что я вас учил плохо, спустя рукава, лишь бы отделаться. И ваши смекалистые однокашники этим воспользовались. Вот Сироткин, например, открыл шикарный магазин, прямо напротив университета. Я там бываю иногда, знаете ль… Не в магазине, конечно, там такие цены! А-аа зовут часто на замену, лекцию прочесть. Сижу на скамейке запасных, хе-хе.
— Нет, профессор, вы нас очень хорошо учили. А потом, коммерция, она ведь не для всех.
— Да-а, точно. Вот мой внук, тоже, вляпался в какую-то историю. Что-то там назанимал. Теперь я распродаю свою библиотеку. М-да, а особенно дорогие мне манускрипты приходится, скажу вам по секрету, прятать. Смешно и грешно.
Ну, так что там у вас стряслось?
— Да вот.
— Ах да, вы же сказали по телефону. Рукопись.
Рукопись. Тихий Рома Романков, так, кажется, вас звали, написал книгу.
Кому сейчас нужны книги? Нет, мои некоторые хорошо идут. Но это антикварные, ими каминные комнаты украшают, а новые? Не знаю.
«Битва за Огненную Землю». Приключения?
— Нет, это … гипотеза.
— Гипотеза. Охо-хо, тихий Рома Романков, что же мне с вами делать? Устроить бы, но куда? Из университета меня наконец-то выперли, не вписался. В бизнесе у меня никого,.. кроме внука. Ну, о нем я уже…
— Не надо меня устраивать, Дмитрий Николаевич. Вы прочтите.
— Да-да, Ромочка, я прочту, конечно. Вы мне позвоните через пару недель.
— Можно я послезавтра позвоню. Я здесь на курсах на два дня. Перед отъездом…
— Ну, это очень рано, конечно. Я, знаете ли, хоть и один остался, но дел всяких. То за пенсией в очереди, то за справкою, хе-хе. А впрочем, звоните. Начать я начну к тому времени, надеюсь.
…Только ограду построили высокую. Но она решетками, и через нее все равно видно влюбленных студентов, уплетающих мороженое. Он сидел вон за тем столиком с Ленкой Верениной. Она потом вышла замуж за боксера Дробота.
Сейчас там тоже сидит парочка. Смешные они. Девчонка в бретельках, парень — с модным чубом торчком. Она выйдет замуж за гения дзюдо. А он через девять лет будет сидеть на этой лавочке и подглядывать за чужим мимолетным счастьем.
Чушь конечно. У них все будет не так, все по-другому…
— Приезжайте! Не-хх,.. немедленно приезжайте! Я вас жду!
Трамвай — это совсем не то, что автобус. В трамвае не встретишь ни то, что «конкретного» или «крутого», но даже «крутящегося». Трамвай едет по-старинному, и люди в нем сидят старинные, неспешные. Тук-тук, тук-тук, дзынь.
Поколение восьмидесятых никогда не тряслось в лошадиной телеге. Роме удалось один раз, и это осталось самым сильным впечатлением детства. Поколение нулевых будет точно так же вспоминать свою единственную поездку в трамвае. Где-нибудь в заштатном уездном городе, на последней необрезанной ветке третьего маршрута. Билеты в кассе.
« ..Туда привозят с Приговки свежее. А на рынке — турецкие…», «…Конским щавелем и пивными дрожжами, два к одному…», «Они себе нахватали, а теперь на островах дачи строят», «Миленин же сказал, что ее не любит. Вы что не помните? В позапрошлой серии…».
— …Я так и сидел, пока не дочитал! А потом уже не спалось. Да и сейчас все крутится-вертится, ходуном ходит.
Вы!.. Как же вы нашли эту дверку? Я ведь ее всю жизнь искал. Вокруг лазил на карачках, прыгал, тянулся, за волосы себя тащил. Перекопал тонну книг, па-апирусов, макулатуры этой… Все нашел: факты, доводы, сви-идетельства, доказательства, но корень…, корешок не мог подцепить. Тыкался туда-сюда, все переи-начивал, — ворачивал. И ключи отыскал, в руке держал, гладил их, щупал, а открыть не смог. Как же вы?..
Вы понимаете, какая это бомба? Как на вас нападать будут, грозить, преследовать! Но вы выдержите. Вы ведь не за славой гонитесь… Я не гнался за славой. Потом уже не гнался, надо признать, когда понял, что времени не осталось, чтобы ею насладиться. Как же?..
Мне не хватило смелости подумать, что это ложь! Или в лучшем случае, ошибка. Подумать иногда, так же страшно, как сказать, даже страшнее.
Вы выдержите. О Господи…
Ничего, ничего, сейчас пройдет. Вон там валидол подайте.
Значит так! Езжайте на вокзал и заказывайте билет на Москву, на через неделю. Я здесь пока кое-что подредактирую и напишу предисловие, если вы не возражаете. В следующую субботу вы у меня. Мы ночь сидим, все проверяем, утром вы едете.
Я звонил моему приятелю переводчику. Он уже договорился с замредактора издательства. Вашу книгу ждут.
Это на билет и расходы мелкие. Не смейте, не смейте не брать! Это не для вас я делаю, а для себя. Я не пропал даром, вы понимаете? И они, может быть,.. не пропадут.
— Кого надо?
— Работа моя, рукопись.
— Ты, ногу убери! Ногу убрал, я сказал!
— Отдай рукопись.
— Ученик, что ли?
— Да.
— Ладно, заходи.
Слушай, куда он свои книжки старые прятал? Я, блин, весь дом перерыл, не могу найти.
— Зачем тебе?
— Как зачем, ты чо?
— Как это случилось?
— Сердце прихватило.
— Когда?
— Ты что следователь, вопросы задаешь?
— Отдай мою рукопись.
— Скажешь где книжки, отдам.
— Я не знаю.
— Слышь, ты, писатель! Я тебе не только рукопись не отдам, я тебя еще паяльником погрею изнутри. Ты у меня все скажешь.
Э-э, положи ножик, к-козел!
— Этот ножик называется кинжал. Его профессору в Дагестане подарили. Он шутил, говорил — «это оружие на неверных заточили. А я что им буду делать, конверты вскрывать?»
Не дергайся! Я уже несколько лет борьбой занимаюсь, так что всажу по самую рукоятку.
Эта комната была его библиотекой, кабинетом, святилищем. А ты его, мразь, осквернил. Значит, ты осквернитель. «Неверный». Значит, кинжал для тебя сделан. Твои кишки вонючие хорошо будут в коридоре смотреться, там, где обувь. Тогда всем будет понятно — что и за что.
— Вон там, я под стол бросил.
— Стой тихо.
Правки, предисловие, адрес — все здесь. Спасибо, что не помял.
Ножик я с собой заберу, а то ты его еще в милицию понесешь, хулиган малолетний.
«Савельевка». Сколько таких Савельевок разбросано по необъятным просторам. И везде заборы поваленные, растоптанная грязь, навоз, бетонная плита и колючая проволока. Как будто конница батыйская гналась за конвоем каторжан, а те лезли на танк, что стрелял напропалую. Да все бестолку, разметало их, как они не цеплялись. Живых во всей деревне осталось — бабулька с бидоном, потому что козу в подлеске доила, да мужичок у столба, потому что все время пьяный. Вот это Кафка. Вот вам и алгоритм Евразии, господин Гумилев.
«Мой мужик тоже пил, зашибал, пока его на Станцию не забрали. А тогда он уж ни пить, ни есть не мог. Недолго промучился. И сыновья выпивают. Старший ничего, а младший частенько. Ну, так то мужики, какой с них спрос. А женщине пить нельзя, ей деток рожать надо, кормить. Если в вашем городе мужиков нет, пусть она к нам приезжает. Из нашей деревни девки сбегли, парни ходют, куда им деться. Пусть ко мне приезжает. Поживет. Я ей парня хорошего найду. Хоть старшой мой. А не хочет, так другого. У нас фермер есть, с деньгами, с машиной. Тоже образованный…
Ты давай, пирожки ешь. Эти я тебе оставлю. До Москвы еще ночь пути, а мне сходить. Я приеду, еще тесто замесю. А старший мой тоже очень хороший. Десять классов, на интернет ходит. А руками все, что хочешь, хоть крышу, хоть утюг».
— Соколовский рекомендовал.
— Какой Соколовский?
— Дмитрий Николаевич, из Уральского университета, профессор. Он у нас в экспертном совете по философии и истории был раньше.
— Твой Соколовский — старый маразматик. А этот Ромашкин…
— …Романков.
— …Шизофреник.
Слушай, у нас в этой серии: Горбачев, Клинтон, Наоми Вольф, кто там еще, этот — Пилджер… А ты шизофреников с Урала тащишь.
Разочаровываешь, Борис Михайлович. Садок прикупил?
Таких лодок Торбин никогда не видел. По Рябой вообще лучше «Казанки» ничего не плавало. А из Зырьяновска дядя Миша уже лет двадцать не выезжал. Так бы и не выехал, если бы их умирающую типографию не купили немцы. Им для лакокрасочного комбината этикетки нужны, вот и решили зырьяновскую межрайонную приобрести. А Михаил Торбин какой-никакой, а печатник, лучше все равно нету. Только машина ему от царя Гороха досталась. Немцы две новых выписали. Да послали дядю Мишу их в Москву получать. Не одного, конечно, с зампотехом Кулаковым. Только тот сразу пошел командировочные пропивать и пока не возвращался. А дядя Миша внучке куклу пообещал, а внуку вертолет сборный импортный, поэтому сидел пока в гостинице.
Гостиница такая, что пожив три дня, и умирать не страшно. 11-й этаж, две комнаты, четыре торшера, письменный стол и телефон. А вид с лоджии!
Со своего балкона дядя Миша любовался разрушенным стеклозаводом и новой тюрьмой, а тут… Огромный парк, в котором старинное здание вроде кремля. Вокруг парка то ли пруд, то ли река. Стоянка лодочная, с такими кораблями, что и по океану ходить можно. Слева вообще дворец с куполами как в сказке. И стены какие-то вроде старинные. Может, там кино снимают? Вокруг рынок толкучный и пестрый. Там и кукла, и вертолет должны быть.
Торбин поднес к глазам морской бинокль. Он его прихватил с собой, чтобы на мавзолей смотреть, если близко не подпустят. В торговых рядах шевелился люд, сворачивал вещички, шарики и вывески. На рыночной набережной курились дымки. Шашлычники запаливали костры, ожидая коммерсантов к обеду. К стоянке подкатили два черных джипа. Оттуда вывалилась веселая компания и принялась таскать провизию на белоснежный катер, размером с дядимишину квартиру. На мостике бездельничал человек в плаще. Он наделал бумажных голубей и запускал их над яхтами. Потом повертел в руках черный квадратик и зашвырнул его далеко в воду. Мимо катила кавалькада спортсменов-велосипедистов.
«Столица», — вздохнул Михаил Тимофеевич и побрел в номер. По телеку должен был начаться футбол.
— Мальчики, никакого футбола! После шашлыка — танцы.
— Никакие не танцы, мы будем плавать под звездами.
— Ну, вы поплавайте, а мы кубок УЕФА посмотрим.
— Девки, ну их на фиг! Я пошла лодку заводить, уплывем, других мужиков найдем.
— Ты перед тем, как уплыть, пива коробку принеси с кормы, а я девчонкам пока Кампари освежу.
— Только пить за женщин будем! С тебя тост.
— Короче,.. дорогие женщины…
— …Стоять! Ты что, со своими любовницами голубиной почтой общаться начал?
— Не понял.
— Показываю при свидетелях. В коробке из-под пива нашла эту записку, свернутую самолетом.
— Вот это скандал! Читай, Элька!
— «Подобный интервен-ционизм, который уходит корнями в послесловие к холодной войне, ничуть не более, чем смесь пост-имперской ностал-гии с осколками гео-поли-тики…»
— Так все, короче, заяц, ты себе язык сломаешь!
— Ну ты, Дрюн, себе подругу нашел, ученую, конкретно.
— Дрюшенька, неужели это секретарша твоя новая такие слова знает? По ее колготкам никогда б не подумала.
— Ага, секретарша. Так, складываем как было, и лети, откуда привалил.
«Уничтожают вещдок..», «Как теперь разводиться..», «За женщин не выпили..», «Четыре мобилы, какой звонок у кого…», «Я только Текилу…».
Самолет вырвался из копны света, поймал речной ветер и покатился над плесом. Отлетев на безопасное расстояние, он спланировал к камышу, уложил крылья на два сросшихся бархатных бутона и стал ждать зарю. По слухам, что гуляли в тростниковых зарослях, она разбудит свежий ветер, который подхватит все, что способно летать, и унесет далеко-далеко, на другую сторону.