Сероглазый малыш
однажды спросил, заикаясь:
Это правда, что он
мой настоящий папа?
Как он тянулся к близости
в разгар кори, и рос с вопросами
без ответов.
Он фантазировал и фантазировал.
Нужно ли было
уличать его во лжи?
Совет: пусть забирается
к вам в постель —
любите его всегда.
В двенадцать лет мы
подарили ему гитару
Испанскую. К ней же
приревновали. Приревновали
к чувственному сплетению
дерева, нейлоновых струн,
крепких и умных пальцев
светлых рук.
В тот год он не хотел
нас видеть. Новая жизнь,
полосатый талес.
Солнце вставало,
и он молился,
раскачиваясь на крепких ногах.
Её округляющийся живот
и пуповина, связующая узлом
мимолетное чувство с нетерпимой скукой.
А потом золотой
и синий Эйлат,
отгороженный стенами
его друга. Дым и голос,
и музыка, как всегда.
Чан для Лео — опора, скала
и вера, а рассказы
рождаются и текут,
и никто, никогда, никому
не скажет: Ну, уж это
ты перехватил, хавер.
Пальцы трогают струны.
Мир полнится эхом.
Клаудберст был награжден
серебряным диском…
Плещут руки, и голову
кружат огни, а успех —
как испарина.
И окурки, и пиво,
порою скотч. Он не пьян,
но слова, как живые угли,
прожигают реальность.
И душит дым. Ем больно.
Напухли красные веки,
и гортань забивают
осколки фантазий,
и сжимается кем-то грудь…
Есть ли лучше названье
в стране, где пустыни цветут
и спасаются души?
А его укрывались
прокуренной в пятнах рукой.
Они писали: «Дорогой Лео,
я все еще слышу твой голос.
Я люблю твои песни…» «Лео,
Эйлат — твои песни в облаке
Дыма…» «Лео, я никогда
не забуду твою музыку. Почему
она так ранит? Пожалуйста,
береги себя! Не пей так много».